Таким образом, для английских и американских разведчиков было ясно, с кем они имеют дело. Более того, в очередном документе Бакстона от 24 января 1945 года прямо связываются зондажи Нейрата, Бьонди и Кесселя, и делается такой вывод: «Все эти зондажи представляются взаимозависимыми и исходящими из одного источника: от возглавляемого Гиммлером руководства СД в Германии. Возможно, что такие лица, как Вайцзеккер, фон Кессель, действуют не как нацисты или агенты нацистского режима, а как германские националисты, однако нацисты рассматривают их действия как служащие нацистским целям».
Казалось, все ясно: операция проводится агентурой Гиммлера и служит нацистским целям! Но…
Именно с этого момента и начинается злополучная авантюра Донована «Кроссворд» — «Санрайз», в марте — апреле 1945 года значительно обострившая отношения внутри антигитлеровской коалиции и омрачившая последние дни жизни президента Рузвельта.
РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ: ЧТО ЖЕ СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ?
Мы многое узнали в последние годы о том, что происходило в Москве после гитлеровского нападения на Советский Союз. Узнали о том, как жестоко был уязвлен Сталин этим решением Гитлера, перечеркнувшим все расчеты (близкие и далекие) советского руководителя. Это было его личное поражение, чего он не мог простить своему бывшему партнеру.
Означало ли это, что из любимых «орудий» Сталина с 22 июня 1941 года была вычеркнута тайная дипломатия? Логичнее всего предположить, что на этот раз советский вождь понял — ни о каких переговорах с нацистским руководителем и речи не могло идти — будь то открытые или закрытые. Но, увы, в действиях Сталина было меньше всего логики. Точнее: была логика, но своя, сталинская логика. Она диктовала вождю народов совсем иное, чем то, что обычно считалось понятным и объяснимым.
Что могло бы объяснить поведение Сталина после 22 июня, когда ему пришлось в первую очередь принимать военные решения? Зачем он пытался взывать к совести Гитлера? А иначе нельзя объяснить и назвать его действия. Известно, что граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, посол Германии в Москве в предвоенные годы, уже будучи не у дел, рассказывал своим близким: вернувшись в Берлин из Москвы (было это в середине июля 1941 года), он должен был передать Гитлеру «личное послание исключительной важности» от Сталина. Граф добавил:
— Еще оставалось время вести с ними (т. е. с русскими. — Л. Б.) переговоры. Политика тогда еще не потеряла своего значения…
Что было в таинственном «личном послании»? С чем обращался Сталин к Гитлеру вскоре после начала германской агрессии?
В первые часы войны Сталин никак не хотел поверить в сам факт нападения. Даже в первой директиве, предписывавшей отразить немецкое вторжение, оговаривалось: советские части не должны переступать границу. Молотов во время состоявшейся на рассвете 22 июня 1941 года беседы с Шуленбургом с некоторой обидой говорил, что назревшие между обеими странами проблемы можно было бы решить и «мирными путями», а вызвавшие недовольство Германии приграничные маневры советских войск могли бы стать «предметом обсуждения». Судя по воспоминаниям бывших сотрудников посла, граф усмотрел в словах Молотова намек на некое компромиссное решение, которое удовлетворило бы Гитлера.
Имел ли граф основания для подобных надежд? Биограф Сталина Дмитрий Волкогонов обнаружил в сталинском архиве поистине сенсационный документ первых дней войны: на совещании с участием Сталина и Молотова обсуждалась возможность установления контактов с германской стороной для начала переговоров о «новом Брестском мире». Но было ли сделано такое предложение послу Шуленбургу?
Я беседовал об этом с двумя немецкими дипломатами, служившими в московском посольстве в 1941 году, — Хорстом Грёппером и Вальтером Шмидом. Последняя официальная встреча Шуленбурга с главой советской дипломатической службы, свидетельствуют они, состоялась в 5 часов 30 минут утра 22 июня. После этого посольство было отрезано от внешнего мира. Вечером 24-го интернированные дипломаты во главе с Шуленбургом приехали на Ярославский вокзал и специальным поездом отбыли в Кострому. Оттуда состав 1 июля по маршруту Харьков — Ростов — Баку — Ленинакан направился к турецко-советской границе и пересек ее 12 июля. Как утверждают Грёппер и Шмид, Шуленбург ни разу не покидал поезда.