…В начале 1945 года итальянские фашисты арестовали группу партизан, среди которых оказался агент английской разведки. Имя его осталось невыясненным, так как у него были разные псевдонимы: Такер, Дракер, Уэллаби, Лаллаби. Когда же он был доставлен к «министру обороны» маршалу Грациани, то сообщил ему, что якобы послан в Северную Италию для предотвращения разрушения ценных объектов на последней стадии войны. Грациани сделал вывод: миссия агента — установление связи с «правительством Сало» и с немцами. Поэтому «Такер» был передан СС и подробно допрошен, в том числе и Вольфом. Вольф стал раздумывать: с чего бы это союзникам предпринимать такие действия? Видимо, они хотят сохранить для себя Италию, особенно Милан и Турин, в предприятия которых вложены большие капиталы США и Англии. Следовательно, они будут готовы заплатить немалую цену за это, а также за помощь в деле отстранения коммунистов-партизан от власти. Более того: Вольф надеялся, что если он установит связь с союзниками, то это будет первым шагом к расколу антигитлеровской коалиции.
Надо учесть и такое важное обстоятельство. Сам Вольф только что вернулся из Берлина. Там он докладывал Гиммлеру об «обнадеживающих» сигналах: беседах фон Нейрата, переговорах вокруг предложения кардинала Шустера, которые, по мнению Вольфа, свидетельствовали о заинтересованности Запада в сделке с Германией. 4 февраля этот вопрос был главным на совещании у Гиммлера. Наконец в ночь с 6 на 7 февраля Вольф попал на аудиенцию к Гитлеру.
Вот как он сам описывал эту поистине решающую беседу:
— Фюрер принял меня в своем большом кабинете в имперской канцелярии. Так как я просил приема как высший командир СС и полиции в Италии, то должен был присутствовать и министр иностранных дел. Это мне было ни к чему, но я не мог возражать. Был также Хевель — представитель министра иностранных дел при фюрере, и Фегелейн — личный представитель Гиммлера. Мы сидели все вместе на диванах около низкого столика. В основном говорил я, Риббентроп молчал — как воды в рот набрал. Хевель иногда вставлял замечания.
— О чем же вы говорили?
— Я был исполнен готовности сказать фюреру о необходимости вступить в политические переговоры. Гиммлер, которому я за день до этого рассказал о своем плане, не дал определенного ответа. Когда я спросил, можем ли мы рассчитывать на быстрое появление нового «чудо-оружия», он ответил, что это знает только фюрер. Следовательно, мне не оставалось ничего другого как спросить Гитлера…
— Получили ли вы ответ?
— Нет. Именно поэтому я подробно стал излагать свой план. Я рассказал, что ко мне в последнее время тянутся щупальца с трех сторон — от Ватикана, американцев и англичан. С Ватиканом мне было все ясно: перед лицом всего католического мира папа хочет предстать спасителем человечества. Англичане, в свою очередь, считают, что послевоенной Европой должны управлять именно они. По мнению американцев, Англия отжила свой век, и теперь ведущую роль должна играть Америка. Все вместе они не хотят, чтобы коммунизм стал победителем в этой бойне. «Я прошу вас, мой фюрер, дать мне указание взять эти нити в свои руки. Гиммлер не способен дать мне такие инструкции, только вы можете это сделать!» — такими словами я закончил свою информацию.
— Зная Гитлера, — продолжал Вольф, — я чувствовал, что мои идеи ему нравятся. Мне было известно и то, что в прошлом такого рода предложения вызывали немедленный отказ и даже взрыв бешенства. На этот раз фюрер молчал, расхаживая по кабинету и пощелкивая пальцами. Конечно, молчали и мы…
Эта сцена закончилась, по словам Вольфа, так: Гитлер попрощался с ним, сказав: «Благодарю за доклад, с которым вы прибыли. Это очень интересно. Действуйте и постарайтесь получить максимально благоприятные предложения». Вольф отсалютовал и покинул кабинет вместе с другими. Риббентроп был озадачен и сказал Вольфу, что «надо подумать, как интерпретировать слова фюрера». Это они и сделали, отправившись в загородную резиденцию Риббентропа.
— Сказал ли вам Риббентроп, что и он задумал такую же операцию в Швеции?
— Нет, я об этом узнал позже. Риббентроп не любил, чтобы кто-либо вмешивался в его дела. В ходе беседы мы пришли к заключению, что поведение фюрера, который формально не дал указания на переговоры с Западом, все-таки дает право начать активные действия.