— Я привез вам мир!
Гитлер был явно другого мнения, Шпитци слышал, как фюрер, рассказывая Риббентропу о беседе на Принц-Регентен-штрассе, сказал:
— Ах, не принимайте этого всерьез. Этот клочок бумаги не будет иметь никакого значения…
Уже после войны многие руководители вермахта признавали, что если бы Англия и Франция выступили на защиту Чехословакии, позиции Германии оказались бы безнадежными. На Нюрнбергском процессе генерал-фельдмаршал Кейтель говорил:
— Я твердо убежден, что если бы Даладье и Чемберлен сказали в Мюнхене: «Мы выступим», то мы ни в коем случае не прибегли бы к военным действиям. У нас не было сил, чтобы форсировать чехословацкую линию укреплений, и у нас не было войск на западной границе…
Кейтель не был одинок: ближайший советник Гитлера генерал Йодль подтвердил на том же Нюрнбергском процессе:
— Не вызывало никакого сомнения, что против сотни французских дивизий нельзя было устоять на наших оборонительных сооружениях, которые были не чем иным, как огромными строительными площадками. С военной точки зрения это было невозможно…
В дни, предшествовавшие Мюнхену, Гитлер как будто не хотел слушать подобных рассуждений, а после Мюнхена расправился с «пессимистами» (Бек был уволен в отставку). Но по существу Гитлер вместе со своими ближайшими советниками учитывал реальную обстановку: он предпочел мирный сговор военному решению. О подоплеке этого «выбора» дает представление следующая запись Вайцзеккера:
«Игра казалась для нас выигранной, когда Чемберлен для сохранения мира решился на визит в Оберзальцберг… Можно было договориться о мирной передаче Судетской области при помощи английского посредничества. Однако у нас превалировало желание военного решения и уничтожения Чехословакии. Поэтому мы вели вторую беседу с Чемберленом таким образом, чтобы соглашение, несмотря на принципиальное согласие, сорвалось. Группе, которая хотела войны, — Риббентроп и СС, удалось повлиять на фюрера и добиться приказа о вторжении. В те дни фюрер неоднократно высказывался за эту акцию, а в моем присутствии он в ночь с 27 на 28 сентября заявил, что уничтожит Чехию военным путем. Сказал он это только мне и Риббентропу, не рассчитывая произвести эффект на других. Поэтому неверно предположение, будто фюрер раздувал колоссальный блеф».
Однако в тот момент, когда война казалась решенным делом, Гитлер увидел, что может получить все необходимое, не бросая в бой вермахт. Об этом сначала сигнализировали перехваты телефонных разговоров между Прагой и Лондоном (этим занимался упомянутый «исследовательский институт» Геринга); немалую роль сыграл и сэр Горас Вильсон, давший Гитлеру в Берлине обещание «образумить чехов». Наконец, 27 сентября Гитлер получил от Чемберлена телеграмму, в которой имелась такая фраза:
«Я уверен, что вы можете получить все существенное без войны и без промедления».
Не могло быть и двух мнений о том, что Гитлер предпочтет именно такой выход!
Уже после войны в ряде исследований появилась версия о том, что Гитлер был недоволен Мюнхеном, так как это соглашение позволило ему лишь частично, а не полностью уничтожить Чехословакию. Однако это далеко не так. Во-первых, из тех же записей Вайцзеккера явствует, что сама идея совещания была поддержана фюрером. Что же касается «недовольства» Гитлера, то оно прошло очень быстро. 15 марта 1939 года вермахт без всякого сопротивления вступил в Прагу. Был образован «имперский протекторат Богемия и Моравия», а Словакия превращена в марионеточное государство. Полгода спустя Гитлер сам объяснил своим генералам, почему он предпочел мюнхенское соглашение. Он начал с аншлюса:
— Этот шаг вызывал серьезные раздумья, но он значительно укрепил рейх. Следующим шагом стали Богемия, Моравия и Польша. Однако все это сразу не совершить. Сначала следовало закончить строительство «Западного вала». С самого первого момента я знал, что я не удовольствуюсь судето-немецкой территорией, это лишь часть задачи. Я принял решение вступить в Богемию. Тогда был создан протекторат…