Он быстро нагнулся, поднял прислоненный к ножке стола парусиновый колчан со стрелами, вытащил оттуда одну, вложил ее в арбалет и натянул негромко скрипнувший механизм. Затем привычно прицелился.
Раздался свист, пронзительный и резкий, как крик умирающей птицы. Вечорек едва успел проследить полет стрелы. Острие вонзилось точно в то место, где фигуре бегущего воина с пикой кто-то нарисовал красной краской, а может, и губной помадой, сердце.
— Вот, пожалуйста. Так это и выглядело. — В сухом голосе оружейника звучала нескрываемая гордость.
— Это мой новый арбалет. Я как раз его пристреливаю.
— Только не забудь про ужин, — сказал Янас. — Через четверть часа ждем тебя наверху — само собой, без арбалета.
— Ровно через пятнадцать минут буду, — ответил Вильчкевич и снова потянулся к колчану.
Уже за дверью до них вновь донесся свист и тупой удар стрелы о стену.
Все поднимались друг за другом по ступеням, и Катажине, шедшей впереди, казалось, что здесь и светло, и уютно, хотя две лампочки под потолком создавали скорее настроение, чем освещение. Во тьме за стеклянными зарешеченными дверьми выл и бился ветер. Вьюга все усиливалась, но внутри замка было тепло и покойно. Теперь они уже шли по широкой мраморной лестнице, ведущей в зал по соседству с библиотекой.
— Как вам у нас? — спросил у Катажины Янас. — Я-то сам за двадцать лет жизни здесь потерял свежесть восприятия, но те, кто провел у нас хотя бы несколько дней, как правило, приезжают еще и еще, потому что наш замок, как говорится, западает в душу.
— Для меня все пока так необычно, — улыбнулась Катажина. — Но я уже начинаю думать, что когда я уеду, меня тоже будет тянуть вернуться и...
Она не договорила. Прямо против них из-за полуоткрытой двери в библиотеку послышался оглушительный треск, затем сверкнула и тут же погасла слепящая вспышка.
— Что это?
Янас кинулся к двери. Вечорек нагнал его, и они почти одновременно вбежали в библиотеку. В комнате стоял штатив с фотоаппаратом, а возле него — молодая, привлекательная стройная брюнетка, с которой капитан еще не встречался.
Она стояла перед портретом «Черного короля» и растерянно следила за маленьким белым облачком, расплывающимся над банкеткой.
Обернувшись к вошедшим, девушка беспомощно сказала:
— Лампа взорвалась. Шестая за месяц. В понедельник придется звонить в Варшаву, чтобы прислали новую партию.
— Боже мой, Ванда! — Хранитель поднял с пола кусок стекла. — Через пятнадцать минут ужин, а ты тут расставила свою аппаратуру!
— Пан профессор попросил меня сфотографировать риберовского «Короля». У нас ведь нет ни одного большого снимка. Я хотела сделать это сейчас, а после ужина проявить и напечатать, чтобы к утру все было готово.
— Ну, к чему такая спешка... — Гавроньский покосился на Вечорека и сразу отвел глаза. Капитан, впрочем, засек это лишь краем глаза, так как сам в тот момент откровенно любовался девушкой-фотографом.
— Вы не беспокойтесь. Дело и впрямь не срочное... — Хранитель снова нагнулся и поднял еще один осколок разбитой лампы.
— Я уберу, — быстро сказала девушка.
— А мы вам поможем, — прибавил Гавроньский и тепло ей улыбнулся. — Собственно, убирать тут впору мне, ведь это моя вина! Да, вы же еще не знакомы! Пани Ванда Щесняк, секретарь музея, а также главный и единственный архивариус в Борах.
Ванда робко поздоровалась с Катажиной и покраснела, когда Вечорек поцеловал ей руку.
— Вот так втроем с Вандой и доцентом Вильчкевичем мы и работаем, — произнес хранитель. — Ванда, девочка, поторопись, сегодня нужно пораньше отпустить персонал, запереть после ужина здание, все проверить и затопить камин.
— Я и забыла, что сегодня суббота. — Подойдя к штативу, Ванда принялась отвинчивать аппарат. — Опять суббота... Как же летит время! — Она несмело улыбнулась и снова покраснела. Затем бросила быстрый взгляд на Гавроньского.
— А с фотографией и правда придется обождать до вторника, пан профессор. Без вспышки не будет нужной резкости.
Гавроньский подошел к картине и внимательно осмотрел ее:
— М-да, тут потребуется не меньше тысячи ватт!
В сумраке, среди завываний вьюги, доносящихся сюда через дрожащие и позвякивающие оконные стекла, лик Черного короля казался озаренным каким-то внутренним нежным светом.