— Гм... Видимо, это так, — улыбнулся тот.
— Что значит «видимо»?
— Это значит, что нет разумных оснований уверовать в сверхъестественное. Но я как хранитель замка призван блюсти не только мебель, статуи и картины, но и местные поверья.
Он загадочно сощурился и продолжал:
— В хронике семьи владельцев замка встречается ряд записей, от которых поднимутся волосы на голове у слабонервных исследователей.
Он замолчал. Вечорек взглянул на Катажину. Та сидела с серьезным видом, не отрывая глаз от Янаса. В ее взгляде читалось недоверие, смешанное с чем-то, что Вечорек определил для себя как ожидание.
Нет женщины, которая не поверила бы чему угодно, даже самой невероятной бессмыслице, если ей это расскажут в подходящей обстановке. А разве для рассказа о привидениях можно представить себе обстановку удачнее этой?
Вечорек огляделся. За большими окнами чернели кроны деревьев в парке. Лунный свет заливал окрестности замка, проникал сквозь мощный оконный переплет в библиотеку и, не успев добраться до ее середины, гас на ковре. Стекла книжных шкафов отбрасывали мерцающие блики, что лишь усиливало темноту в комнате. Да еще это ощущение пустоты! Она была за каждой дверью: анфилада пустынных залов, мертвая мебель, портреты, освещенные холодными отблесками в глазах давно почивших людей. Лунный отсвет на оружии, которым убивали столетия тому назад. Лестницы, закоулки, ниши. Темные, совсем не такие как днем.
— Вы тут помянули духов, — спокойно продолжал хранитель. — Так вот, у нас имеется масса записей, способных удовлетворить самого разборчивого спирита. Как раз сегодня я листал их в связи с книгой о музее, заказанной мне одним издательством. Очень интересно. Впрочем, наши сотрудники, профессор Гавроньский, да вот и пан Марчак, все это знают. Мы не раз читали выдержки оттуда, когда вы бывали в замке. Так что не стоит повторяться.
— Но мы-то этого не слышали! — Магдалена Садецкая умоляюще сложила руки. — Я буду жутко бояться, но почитайте нам! Мы вас очень просим! И Вечореки наверняка захотят послушать, и Витек тоже...
— Да-да, пан хранитель. Это безумно интересно! — сказала Катажина, и Вечорек заметил, как у нее загорелись глаза.
— Ну, хорошо, раз вы настаиваете... — ясно было, что хранителя не пришлось бы просить дважды. — Я зачитаю вам несколько отрывков, хорошо характеризующих образ мышления человека на пороге прошлого столетия, да и позднее. Добавлю, что писали это отнюдь не малограмотные люди, а непосредственно члены княжеской семьи. Вы и сами в этом убедитесь. Минутку.
Бесшумно ступая по мягкому ковру, он подошел к одному из шкафов и открыл его.
Жентара поднялся со стула, взял два больших полена, лежавших перед решеткой, и отправил их в камин. Огонь было погас, но спустя несколько мгновений язычки пламени начали лизать полено и вскоре охватили его целиком. В библиотеке стало светлее.
— Это как раз для тебя. Сейчас тут будет жарко, как в пекле, — бросил Жентара Марчаку.
Хранитель вернулся к камину, неся под мышкой два толстых, переплетенных в мягкую кожу тома. Он придвинул кресло к огню, держа книги на коленях, поближе к свету, и быстро пролистал несколько страниц.
— Записи о сверхъестественных случаях встречаются тут в изобилии, и это вполне понятно. Авторы хроники заносили сюда только то, что представлялось им из ряда вон выходящим. Стихийные бедствия, наезды гостей, балы, войны, рождения, смерти — а иногда и вещи интимные, к примеру, любовь, жажда мести или имущественные споры. Привидения, естественно, не относились к обиходным явлениям даже в замках с такими традициями, как у нашего. Одной из главных загадок в этом доме стал сигнал, если можно так выразиться, который подавал «Третий король» Риберы. Картина попала в Боры довольно поздно, это был подарок Екатерины II. Императрица отметила так заслуги членов княжеской семьи при выборах короля Станислава Августа и создании конфедерации. Разумеется, это был не единственный ее дар, но именно он связан с записками, которые я собираюсь вам зачитать. Минутку... Сейчас найду... Вы все, конечно, обращали внимание на колокольчики, украшающие королевскую мантию... Так, вот что пишет молодой князь Михал. На дворе год 1789-й, эпоха Французской революции. Слушайте же.
«Поелику отец мой, Его Светлость князь, давно уже недужил, то все мы, сиречь я, матушка и обе сестры мои, Барбара и младшая Хелена, опасались за его жизнь. Однако же прошлую неделю ему внезапно полегчало, так что он стал чувствовать себя много лучше. Отец призвал нас к своему ложу и долго со всеми беседовал, а потом пожелал отведать излюбленного своего кушанья, мяса серны в красном вине с грибами, от какового, впрочем, лекарь нас всячески отговаривал, уверяя, что оно весьма повредить может. Князь съел полное блюдо и с каждой минутой казался веселее и непрестанно благодарил Господа за то, что Он вернул его со смертного одра к жизни. Напрасно и вспоминать, какая радость охватила всех нас тогда и как моя матушка с сестрами направились в часовню и пали ниц, раскинув крестом руки, и так все утро возносили хвалы Создателю и молили Его, чтобы поправление здоровья моего отца не оказалось лишь мимолетным. На другой день князь, отец мой, уже сидел на своем ложе, опершись о подушки, и впервые за два месяца сам ел и пил укрепляющий отвар, не переставая благодарить Бога. Над лекарем же нашим, немцем Гольцем, он смеялся, говоря, что наука его годна разве что провожать бренные людские останки на тот свет, но, мол, для польского пана слабовата, с тем, мол, ей не совладать. Немец, человек весьма честный, радовался вместе с нами, хотя поправление и произошло не от его медикаментов, а по милости Божией. Он все же хотел измерить князю пульс, до чего отец не допустил, со смехом посылая немца на конюшню схватить за руку какую-нибудь из девок: мол, это более его порадует. А тут-де лекарю делать право нечего, ибо величайший целитель — наш Господь, и по воле Его даже мертвые восстают со своего одра, тем паче болящие. К вечеру стало ясно, что здоровье стремительно возвращается к князю, и он уснул. И мы все впервые за долгое время уснули спокойно — ведь уже два месяца видели мы костлявую с косой, кружившую возле замка, и, конечно, только молитвы матери и сестер до сих пор не давали ей скосить сего достойного мужа, точно спелый колос для житниц Божиих.