Стаут Рекс
Третий лишний
Рекс Стаут
ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
Я никогда не мог объяснить всех успехов Джимми - если не считать божественного провидения, защищающего слабых. Но многие ли из нас способны, получив то, что хотели, удержать это в своих руках? Зачастую наблюдаешь как раз обратное: стоит даже сильному человеку добыть себе какую-нибудь ерунду, наличие которой он считал непременным в жизни, как вдруг его счастливая звезда начинает клониться к горизонту, вместо того чтобы продолжать придерживаться своего верного и естественного курса.
Иногда мы, конечно, встречаем героев, бросающих вызов судьбе, но лучшее, что может сделать большинство из нас, - это зажмурить глаза и стараться успевать уворачиваться.
Так делал и Джимми.
Джимми был одним из тех беспокойных созданий, которые умеют извлекать изумительные поводы для счастья всего лишь из службы на Уолл-стрит, квартиры в Гарлеме и жены. Они удивляют нас, если мы не настолько глупы, чтобы тревожиться об исчезнувших племенах и руинах Фило и ценностях постимпрессионизма.
Джимми был ненормально счастлив. Он испытывал особую гордость, набивая квартиру невообразимым барахлом всех сортов под условным названием современной мебели, поскольку о вкусе в данном случае и говорить конечно же не приходилось. Просто он тратил чуть больше, чем следовало, на подарки жене, а крошечную комнатку налево от кухни оборудовал под собственное логово.
Однажды, движимый немотивированным оптимизмом, Джимми приобрел маленькую колыбельку, выкрашенную белой эмалью. Она так и стояла в углу без дела, постоянно напоминая владельцу о единственном пробеле в его жизни.
Джимми нравилась работа в офисе, и это отражалось на его зарплате, регулярно увеличивавшейся каждые шесть месяцев. Скоро он получил и собственный кабинет с письменным столом и стенографистом.
Джимми, конечно, понимал, что идет в гору, и начинал понемногу гордиться собой. Так прошло три года.
Все это время белая колыбель оставалась незанятой, что, если бы только Джимми мог знать, таило в себе опасность. Пустота отвратительна женщине так же, как и самой природе. Джимми следовало бы постараться самому заполнить ее - вместо того чтобы предоставлять сделать это первому, кто сумеет ее распознать.
Но Джимми, бесспорно, был полным олухом. Он понятия не имел об особых оттенках, придаваемых иным словам невольным вздрагиванием ресниц, увлажненными губами, случайным прикосновением руки... Он просто знал, что любит свою жену, и не видел причин, почему бы ей тоже не быть счастливой, поскольку из офиса всегда неизменно возвращался домой и ни в чем не находил радости без жены.
Джимми не испытывал потребности в поисках новых интересов вместо естественного, также неизменно отклоняемого ею. Короче говоря, он не был сведущ в женской логике, в отличие от третьего лишнего.
Третьего лишнего звали Мэсон.
Он приехал откуда-то из-за Атлантики, и главное дело его жизни - о чем ни Джимми, ни Нелл и не подозревали - состояло в том, что Мэсон, беря то одну, то другую из нарушенных кем-то десяти заповедей, любил забавляться, складывая осколки чужих жизней в причудливые мозаики на свой собственный вкус.
Нелл встретила его как-то вечером на небольшом концерте и за ужином рассказывала о нем Джимми как о "самом интересном человеке, которого она только встречала". Джимми лишь кивнул с отсутствующим видом и положил себе еще стейк.
Он как раз достиг самой середины довольно сложных умственных вычислений по поводу приближающегося дня рождения жены. Нелл же была весьма экспрессивна в своей хвалебной речи о Мэсоне и закончила ее словами:
- Что ты думаешь об этом?
- Э? Что? - переспросил Джимми.
- Ты даже не слышишь меня!
- Верно, - признался Джимми со смехом, - я думал об... э-э-э... о важном деле. О чем ты говорила?
- Ни о чем.
- Перестань! Я думал как раз о тебе.
- Это не важно. В любом случае ты ничего бы не понял. Все, что ты понимаешь, это твой грязный офис!
Джимми присвистнул.
- Что за дела... - начал было он, но жена тут же бросилась в слезы, и следующие тридцать минут он тщетно пытался успокоить ее.
Дважды на следующей неделе Джимми, возвращаясь из офиса в половине шестого, обнаруживал, что Нелл нет дома.
В первый раз на его вопрос она коротко ответила:
"В театре"; во второй в той же манере поведала, что была в Музее искусств с Мэсоном. На мгновение Джимми почувствовал себя в затруднительном положении.
Он стоял в дверях кухни, засунув руки в карманы брюк и наблюдая, как его жена занимает себя кастрюльками и сковородками. Затем прошествовал через всю квартиру к дальнему окну и принялся смотреть на улицу, озадаченно хмурясь. Потом вернулся на кухню.
- Кто такой Мэсон? - спросил Джимми.
- Я уже рассказывала тебе. - Нелл резала крупные, спелые томаты, которые никак не могли соперничать в яркости с ее губами. - Я познакомилась с ним у Осборна.
- Я знаю, но кто он?
- Он - джентльмен.
- О, - значительно произнес Джимми. Одно мгновение он неуверенно смотрел на жену, потом продолжил: - Но я говорю, Нелл...
- Что?
- Ничего, - сказал Джимми.
Он вышел в комнату, сел и взял газету. Но когда спустя полчаса его позвали к столу, газета оставалась нераскрытой.
Настало самое подходящее время для объяснений. Но как Нелл объяснила бы то, чего не понимала сама?
Она испытывала невероятную, страшную тоску - но по чему? Джимми надоедал и утомлял ее, и сам вид их аккуратной кухни был ненавистен ей. Добавим ко всему тот факт, что Нелл была скрытна и довольно невежественна в некотором смысле, - и тогда удивительное заключение, к какому она в итоге пришла, потеряет большую часть своей невероятности.