«Нужно вытерпеть…» - она попыталась морально подготовиться к его грубостям и насмешкам.
- Вы справляетесь с обязанностями, возложенными на вас? – сходу спросил он.
- Да. Думаю, что да. Во всяком случае, я надеюсь, что справляюсь, и миссис Гриндл мною довольна, – на всякий случай уточнила она.
- Вот как? А думал, что стараться и надеться - это разные вещи! – вспылил Айзек.
Не понимая, к чему он клонит, и, не желая позволять ему долго и медленно над собой издеваться, Ханна набралась смелости и спросила:
- Вы или миссис Гриндл чем-то недовольны? Если так, прошу прошения. Впредь я буду еще более стараться.
- Правда? Выходит: сейчас вы не выкладываетесь полностью?
- Я стараюсь изо всех сил, мистер Гриндл.
- Если стараетесь изо всех сил, тогда как можете обещать что-то сверх возможностей?
Его взгляд был холодным и цепким. Неприятная улыбка не сходился с лица, а глаза были полны гнева. Ханна почувствовала, что и в этот раз он не успокоится, пока не доведет ее до слез. Как она уже успела заметить из прошлых встреч, после того, как расплачется, мистер Гриндл начинал потихоньку успокаиваться. Взвесив все за и против, решила, что он получит то, чего так жаждет.
- Я вас спрашиваю! – нахмурился он. – Как вы можете обещать то, чего не сможете выполнить?
Ханна продолжала молчать, рассматривая затейливый орнамент ковра. В конце концов, надо же ей настроиться на плач.
- Тогда выходит, что вы лгунья!
- Нет! Нет, мистер Гриндл, я говорю правду! – с жаром оправдывалась Ханна.
- Вы лжете! Я вижу это! – хозяин был похож на инквизитора, обличающего ведьму.
«Осталось добавить: покайся, Ханна, пока не стало слишком поздно!» – вздохнула она.
Айзек, казалось, тут же уловил саркастичную нотку в ее настроении. Резко встал из-за рабочего стола и приблизился к ней почти вплотную, пытаясь давить не только манерой общения, но и ростом.
Расстояние между ними было неприлично близким. Подумав, что если будет отпираться, он приблизится ближе, Ханна решила не упрямиться и, робко опустив глаза, пролепетала:
- Нет, мистер Гриндл.
- Я не расслышал?
- Нет, мистер Гриндл, – повторила громче.
Айзек отошел и, сложив руки за спиной, принялся расхаживать по кабинету.
«Вот Цирцея!» - довольно усмехнулся.
Ему нравилось ее упрямство и непокорность. Пытаясь давить, Айзек испытывал азарт. В Ханне присутствовала присущая женщинам изворотливость и коварство, естественная чувственность, от чего его кровь начинала бурлить. Благонравность и приличия, принятые в обществе и вознесенные до идеала, Айзека не прельщали, поскольку этого идеала в его жизни было и так с излишком. Он не был уверен: знает ли сама Ханна о своих достоинствах, и, скорее, склонялся к тому, что нет. Самодовольная мысль помочь ей познать себя, раскрыть грани ее порочности необычайно возбуждала.
«Кэтрин другая…», - с грустью сравнивал он.
Ее, ровесницу Айзека, до замужества называли старой девой. Она не горела желанием выйти замуж, поскольку мужчин считала грубыми, низменными животными. Мисс Обрайн уже отчаялась найти человека, который бы понял ее, устроил в качестве супруга, но познакомилась с Айзеком Гриндлом, и ей захотелось поддержать отчаявшегося человека, наставить на путь веры и спасения.
Айзек отнесся к странной чудачке, с упорством досаждавшей нравоучениями, весьма прохладно. И уже готов был объясниться, что не нуждается в проповедях и наставлениях, как неожиданно узнал: мисс Обрайн - состоятельная невеста. Кэтрин казалась ему слишком чопорной и жеманной, не располагала и ее внешность, однако солидное приданое стало отличным стимулом, чтобы выработать терпение и снисхождение. Долгие разговоры о вере и наставления о божьих испытаниях давалось Айзеку тяжело. Но, поразмыслив, что еще одна влюбленная состоятельная особа ему попадется вряд ли, сделал предложение.
Ее родители были крайне не довольны выбором, но если приходилось выбирать между тем, чтобы их дочь оставалась старой девой, и не внушающим доверия бедным женихом, предпочли мезальянс. Их утешало и внушало надежды, что мистер Гриндл не увлекался азартными играми, не волочился за женщинами и не пил. После некоторых раздумий, ее семья согласилась на их брак. Через положенных полгода со дня помолвки, Кэтрин стала миссис Гриндл.
Общество считало, что Айзеку повезло. Солидное приданое, хорошо воспитанная, добродетельная жена… И только он знал, чем ему пришлось заплатить за материальное благополучие.
В презентабельных семьях приличным девушкам предписывалось соблюдать девственность не только физическую, но и нравственную. Родители жены, как достойные пуритане, придерживалась этого правила всецело. Их дочь выросла слишком целомудренной, мало знающей о реальности семейной жизни, а когда пришло время узнать об этом подробнее, она пришла в ужас.
Когда Айзек попытался раздеть невесту в первую брачную ночь, она посчитала это оскорблением и уехала к родителям. О чем с ней беседовали дома, он так и не узнал, но вскоре Кэтрин вернулась, однако сразу заявила, что «это» она будет делать только с целью зачатия детей. По ее мнению, если муж будет заставлять ее делать такие грязные вещи ради своего удовольствия, то этим он будет приравнивать свою жену к проститутке. А этого она стерпеть не сможет. На объяснения супруга, что это естественная мужская потребность, Кэтрин ответила, что свои мужские потребности он может делать с павшей женщиной, но она не позволит губить ее душу и отдалять от Господа. Айзеку ничего не оставалось, как согласиться, ведь сбежавшая в первую брачную ночь невеста – это позор и для супруга.
Так чета Гриндлов и жила, однако саму Кэтрин это нисколько не смущало. Ей было комфортно и душевно, и физически, чего про себя Айзек сказать не мог. Любая попытка поговорить об этом, натыкалась на глухую стену. А поскольку у Кэтрин было слабое здоровье, рождение детей откладывалось на неопределенный срок. Сомнения насчет недомогания супруги у Айзека возникли сразу, но не брать же ему жену силой!
Пытаясь решить свои трудности, Айзек придумал, как ему казалось, отличный план. Оставалось лишь воплотить его в жизнь, что требовало осторожности и времени, но он умел ждать.
Отвлекшись от воспоминаний, вернулся к разговору со служанкой.
- Вы испытываете радость, читая Писание или слушая проповедь? – сменил Айзек тему разговора.
«Да они оба лицемеры! – ужаснула Ханна. – Оба жить без него спокойно не могут».
Однако вслух ответила:
- Да, мистер Гриндл, я испытываю некоторое успокоение и смирение.
- Я не говорил об успокоении или смирении, я говорю о радости. Испытываете ли вы радость?
- В Сочельник или Пасху, слушая проповедь преподобного Поупа, да, чувствую радость и испытываю особое благоговение, – увернулась Ханна от прямого ответа.
- А в обычные дни?
- Боюсь, что нет. Я вас разочаровала?
- Да. Меня расстроило не столько отсутствие радости в вашей душе, сколько ваше лицемерие.
Ханна посмотрела на него удивленными глазами, но решила не отпираться, а согласиться с прихотью хозяина.
- Прошу прощения, если я показалась вам не вполне искренней или в чем-то недостойной, мистер Гриндл.
- Я думал о вас лучше.
- Мне кажется, что любому человеку свойственно лицемерие.
- М? – он с интересом взглянул на нее. – Вы не допускаете, что бывают люди чистые и одухотворенные? Вы судите людей по себе?
- Возможно. Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой.
Наступила тишина. Лицо Айзека стало пунцовым, от ярости сузились глаза, и он, набрав воздуха, прошипел:
- Что?! Вы позволяете себе слишком много. Не забывайтесь, вы всего лишь служанка. И если не будете знать место, будете уволены.
- Простите, мистер Гриндл.
После того, как разозлила хозяина, Ханна сообразила, что была слишком дерзкой, и лучше бы было держать язык за зубами. Она стояла и молчала, а он громкими шагами мерил комнату. Немного успокоившись, мистер Гриндл возмущенно спросил: