– Желанная, – стаскивал с меня одежду Эмо, не забывая награждать то, что открывалось, страстными поцелуями. – Ослепительная. Хочу тебя, драгоценная...
– Тебя, небось, из рая выперли, – млела я под их руками и губами. – Потому что змей под твои уговоры сам яблоко сожрал и подавился, гад. И за потерю такой ценной рептилии тебя подарили мне...
На ядовитые выпады никто не обратил внимания, продолжая лить на меня сиропные комплименты, какая я вся из себя разэтакая. И ведь ни разу не повторились! Это ж как их у себя в аристогратических кругах учат, если они сходу такую подготовку на «голубом глазу» одной левой без предварительного разогрева выдают?
Честное слово, я прямо засомневалась, что это я. Захотелось оглянуться и проверить – не перепутали ли меня с кем-то?
Действо продолжалось. Пока один отвлекал умелым напором и шарил по стратегически важным местам, заставляя меня забыть имя и фамилию, второй эти же места предварительно смазывал.
При этом они чередовались, и я оглянуться не успела, как оказалась возбужденной настолько, что разве только исгры из глаз не сыпались, и уже насаженной с двух сторон.
А чтоб не возбухала и ненароком им сам процесс не подпортила – умело заткнутая не рукой так поцелуями. Гады они. Сволочи... Нельзя так над женской натурой издеваться, а то она проснется и убежит!
В общем, остаток дня у меня прошел в высшей степени... эм-м-м... продуктивно. Продуктировали меня, так сказать, с большим энтузиазмом.
Всего один-единственный раз мне удалось высказаться и заблажить:
– Хочу есть! – после чего зеленый зомби под видом дворецкого, радостный, что забыли и про него, и про канделябр, упорно таскал под двери спальни подносы со всякими деликатесами.
И теперь, как только:
– Я боль... – как в рот запихивалась курага в меду.
Возглас:
– Все! – купировался печеньем.
Крик:
– Мне столько не надо! – затыкался орехами, спрессованными с темным изюмом.
Причем, все это происходило без отрыва от производства. Если правильно выразиться, то мы «бутербродом» и бутерброд у меня во рту, для поддержания искры жизни в измочаленном теле. Под конец... нет! Это слово нужно искоренить под корень!
Поздно вечером, у меня работали только челюсти и только на оборону.
В общем, к вечеру, зацелованная и – ай, скажем честно! – прилично затраханная, я лениво разлеглась на кровати и пригребла к себе последний поднос, чтобы сгинуть с честью, отбивая эту самую честь у наглых интервентов.
– Кто к нам с членом придет! – простонала я, поглаживая прижатый к груди поднос.
– Тот без него останется!
– Маленькая, – прикрыл пах Эмилио, но попыток выполнить супружеский долг так и не оставил. – Не сопротивляйся, пожалуйста. Давай еще один раз...
– У тебя склероз? – попыталась нахмурить я брови. Они не сдвигались, также, как и ноги. – Ты забыл, что «еще один раз» был пару часов назад?
– Котеночек, – подвалил с другой стороны Филлипэ, рискуя стать евнухом. – От тебя невозможно оторваться! Ты такая сладкая!
– Диабет – болезнь века! – заверила я его. – Вы меня уже не просто вспахали. А уже и заборонили. Давайте теперь посеем и будем ждать жатвы, а?
– Сокровище, – с чувством вызвался первым пасть смертью храбрых Эмо, начиная заползать под поднос.
– Мальчики, – долбанула я его по голове подносом. По касательной, иначе на их больные головы рука не поднималась. – Вы меня уже заездили до потери соображения! Верю, что идеал женщины – все что ниже шеи, но хотелось бы умереть целой! Состояние «невредимая» теперь такой же миф, как и «девственность».
– Маруся, – ласково щерился синеглазый, затыкая мне рот курагой и дольками вяленых персиков, – Мы без тебя не можем! – И при этом опять чья-то зловредная рука отправилась в длительное путешествие по моим недрам, не забывая умело стимулировать секретное оружие – точку Ж.
– Маруся, ты наша единая и неповторимая жена, – жарко нашептывал на ушко второй, проверяя сзади обходные пути дозой лекарства. – Наша бесценная, неповторимая, нежная, ласковая...
– Все! – прикрыла я глаза. – Маруся стерлась! У вас остались Магдалена и Мелинда. Поищите их в коридоре и желательно на другом конце... тьфу! – стороне острова.
– Марусечка, сладкая наша, ранимая, – журчал сладким сиропчиком Филлипэ, не забывая поддавать жару. Я даже заслушалась и потеряла бдительность. Пришлось расстаться с последним, что у меня было – с подносом.