С разницей в несколько дней я провел еще две встречи против «Чатам мэрунс»: в составе молодежной сборной СССР – 3:1 и за столичный «Спартак» – 3:3.
Мне понравились канадцы, и играть против них понравилось; бросают они часто, а я любил, когда мне много бросают.
«И наконец о вратарях. Их мастерство также прогрессирует. Правда, и раньше они обладали хорошей реакцией, необходимой самоотверженностью, неплохо владели клюшкой. Но вот таким приемом, как ловля шайбы, они почти не пользовались. Теперь же и Пучков, и его молодой коллега Коноваленко научились неплохо ловить шайбу.
Джек Роксбург, президент Канадской
любительской хоккейной ассоциации».
«Советский спорт», 1960, 1 декабря
После тех игр в раздевалку ко мне пришел председатель Всесоюзного спорткомитета Романов и поблагодарил за хорошую игру.
Тогда, вероятно, я и услышал первые добрые слова о своей игре от Анатолия Владимировича. Вообще лестную оценку из его уст было всегда приятно слышать. Только не так часто он ее давал. Не потому, наверное, что я не заслуживал. Просто Тарасов не растрачивал похвал впустую. Отыграл хорошо – так и надо, а как еще могло быть? Только так и не иначе должен стоять вратарь сборной СССР.
Уроки Тарасова...
Их было много. И чисто вратарских. И жизненных тоже. Не всегда он был справедлив. Но кто в жизни не ошибается! Главное, чтобы мог человек ошибки свои признавать и исправлять. А Тарасов это делать умел. В отношении меня во всяком случае.
Первый и самый, наверное, серьезный разговор состоялся у нас в Финляндии в 1965 году. Чемпионат мира проходил тогда в Тампере. По пути в этот город мы играли товарищеский матч с клубом «Саймен паллот» в городе Лаппеенранта под Хельсинки. На открытой площадке проходила встреча. Силы были неравны, и работы у меня никакой не было – 15:2. Я здорово замерз, и как обычно в таких случаях – радикулит.
Никому не говорил, но боль чувствовал постоянно. И в первой встрече чемпионата с командой Финляндии действовал не лучшим образом. Сам это понимал прекрасно. Хотя мы и победили соперников в тот день – 8:4, но пару голов на своей совести я имел, признаюсь. Да еще один Давыдов мне забил.
Кроме меня, неудачно действовал в той игре Костя Локтев. На следующий день нас обоих вызвали «на ковер». Первым на тренерскую экзекуцию пошел Костя; я жду за дверью в коридоре. Выходит Локтев – сам не свой, лица на нем нет. Спрашиваю: в чем дело? Он только отмахнулся:
– Иди. Тебя зовут.
Захожу. Тарасов сидит с Чернышевым. Аркадий Иванович молчит, как воды в рот набрал. А Тарасов начал с места карьер меня отчитывать. Долго говорил. И такие все слова обидные и, главное, незаслуженные. Я поначалу терпел, не реагировал. А потом, чувствую, комок к горлу подступает. В конце концов я не выдержал и взвился:
– Когда отец у меня умер, я не плакал. А вы меня тут ни за что ни про что до истерики доводите!..
Хорошо, что вмешался Чернышев:
– Все! Отправляйся к себе в номер и успокойся! – скомандовал Аркадий Иванович.
– Играть больше не буду. У меня радикулит, я больной. Отправляйте меня домой, – напоследок бросил я и пошел к себе.
Очень скоро меня навестил Чернышев. Я уже поостыл немного, пришел в себя. Рассказал про свои болячки. Он меня понял.
А потом Тарасов пришел с массажистом нашим – Георгием Лавровичем Авсеенко. Повели в баню, отпарили как следует. Боль прошла. И обида тоже. В общем, разошлись полюбовно.
После этого случая Тарасов старался особо меня не ругать. Даже в 1968 году на Олимпийских играх в Гренобле после матча с чехословацкой сборной, в котором я отстоял неудачно.
Уроки Тарасова...
Я их старался усваивать, потому что они были очень содержательными. Тренировки – одно удовольствие: технически сложные, они отличались и высоким темпом, и четким ритмом. Тяжелые? Безусловно. Но и очень интересные. По три-четыре килограмма терял я после некоторых из них. А пользу получал – ни с чем не сравнишь.
Думаю, что мы с ним хорошо понимали друг друга.
Стоило мне во время матча бросить взгляд на скамейку и увидеть жест Тарасова, сразу догадывался, что он мне хотел сказать. По выражению лица тренера я мог разобраться, откуда ветер дует.
Тарасова прекрасно дополнял и, я бы сказал, сглаживал Чернышев. Вообще это был удивительный тренерский альянс – Тарасов и Чернышев. Резкий, вспыльчивый, горячий – один, и мягкий, уравновешенный, рассудительный – другой. Порознь я их сейчас и не представляю. Бывало, загоняет нас вконец на тренировке Тарасов. А следующей Чернышев руководит. И мы знали – теперь будет некоторое послабление. Разрядка-то нужна была.
Но и Аркадий Иванович умел быть и жестким, и требовательным. Все это я испытал на себе уже на первом своем мировом чемпионате в Швейцарии, где Чернышев был старшим тренером. И в то же время, даже чуть повысив голос, он моментально пытался сгладить эту жесткость. Будто пугался, что переборщил в строгости, что его неправильно поймут.
Я сам как-то, каюсь, сгоряча нагрубил Аркадию Ивановичу, когда он указывал на мою несдержанность: во время игры ударил соперника и был наказан двухминутным штрафом. Поняв свою неправоту, после игры пошел к Чернышеву извиниться. Было это в Колорадо-Спрингс, уже знакомом мне американском курорте. Мы участвовали в традиционном новогоднем мемориале Брауна, который собирал сильнейшие любительские сборные мира.
Захожу я в комнату к Чернышеву – он лежит, читает книгу. Я ударился в объяснения, что случайно, мол, сорвался, что не хотел... А он не может понять, о чем я говорю. Оказывается, Аркадии Иванович все давно забыл.
– Иди, разбирайся с Тарасовым, если хочешь, – сказал он.
Оказывается, и здесь у них было «разделение труда». Чернышев вроде беспристрастного судьи или адвоката, а Тарасов – тот «прокурор». Или, может, так: всем известна грамматическая игра – «казнить нельзя помиловать», где от знака препинания кардинально меняется смысл. Так вот, получалось, что Чернышев как бы писал эти три слова, а Тарасов проставлял запятую...
Так однажды произошло и со мной. Но прежде чем рассказать, что же произошло, необходимо объяснить мое «исключительное» положение в команде. Я уже писал о том, что в сборной СССР долгие годы я был единственный немосквич. И вот возвращается ли команда из какой-нибудь поездки или вдруг тренеры решают на денек распустить всех по домам со сборов – они, как правило, тоже в Москве или под Москвой, в Архангельском, проходили – и я оказываюсь неприкаянным. Все ребята к своим семьям поскорее спешат: времени-то отпущено в обрез. А мне куда деваться? Это никого не заботило.
Даже гостиницу мне, если мы из-за границы возвращались, чаще всего заказывать забывали. Чья уж в этом вина – не берусь судить. У тренеров и без того забот полон рот. А администратора в сборной команде тех лет и не было. Это потом уже появился Анатолий Владимирович Сеглин. Самому же мне постоянно напоминать тренеру было неудобно. Вот и получалось, что никого не волновало: есть ли у Коноваленко крыша над головой, нет ли ее? Устраивался где придется. Бывало, и на вокзале ночевал... Не в оправдание случившегося я все это говорю. А для того, чтобы яснее было дальнейшее.
Сборная готовилась к отъезду на чемпионат мира в Стокгольм. 1969 год. До начала турнира оставались считанные дни. И вдруг нам объявляют, что накануне 8 Марта всех отпускают домой. Обрадовались ребята – смогут поздравить с праздником своих близких – жен, матерей. Нечасто такое бывает. Ну а мне не до радости: долго гадал, что же делать. Оставаться в одиночестве в Архангельском? Ехать в Москву? Или, может, махнуть все-таки в Горький? Велик был соблазн увидеть своих, обнять Ольгу Викторовну, (это я так дочь с пеленок называл) и Валентину, побыть с ними хоть немного.
Пусть простят мне читатели, что отвлекаюсь от основной линии рассказа. Но ведь жена спортсмена – это даже не правая рука, как иногда говорят о женах, а гораздо больше. Это его тыл, опора. На ней, верной подруге, держится родной дом, куда приезжаешь передохнуть. К сожалению, мы поздно начинаем понимать и ценить самоотверженность наших жен. Конечно, не все выдерживают этот жизненный марафон. Впрочем, это уже относится не только к спортсменам...