Свои жертвы (вымогатели) подразделяют на «кавалеров» и другие категории, добытые деньги они называют «пеплом», «проволокой», «щебнем», «монетой», «мохом», «фунтом», «плоскостью», «порохом», «корицей»; золотые деньги они называют «молчаливыми монархами», иметь деньги обозначается выражением «быть по (в) форме», не иметь их, по ихнему тождественно с «быть мертвым»; особенные выражения обозначают случаи, когда им что нибудь становится поперек дороги, также бегство и смерть; вот их хватают «хваты» т. е. чиновники уголовной полиции, или синие (т. е. полицейские, городовые); они это называют «подыматься высоко» «взлетать». В таком случай они попадают сперва в участок (полицейское бюро), оттуда в тюрьму предварительного заключения, наконец, употребляя их эвфемистическое выражение, в «берлинское предместье»; оно обозначает местности в окрестностях столицы т. е. Тегель, Плёцензее и Руммельсбург, где находятся тюрьмы для отбывания уголовных наказаний и «рабочий дом». Редко оттуда они выходят исправленными. Зажиточные урнинги часто делают большие усилия, чтобы спасти проститутов от уличной проституции, впрочем это им удается только изредка. Многие (отсиживающие в тюрьмах наказания) состарившись «питаются», по их выражению, «воспоминаниями»; это обозначает, что они, встретившись с людьми, известными им за равнополых, пристают к ним с денежными просьбами, называя это «получением процентов» или «тиражами».
Обыкновенно люди, принадлежащие к этому опасному классу, умеют различать, кто имеет равнополое расположение; но случается так же очень часто, что они прибегают к угрозам и обвинениям против вполне нормальнополых людей.
Привожу как пример следующее описание одного случая в полученном мною несколько времени тому назад письме.
«Прошедшей осенью, проездом на юг, я прибыль с вечерним поездом в Берлин и остановился на ночь вблизи центральной (железнодорожной) станции, чтобы следующим утром поехать дальше. Теплым приятным вечером я хотел воспользоваться для прогулки.
Выходя из Пассажа, я заметил нескольких молодых людей стоявших вместе. Из них один, приблизительно 20-ти летнего возраста, прижимал с громким стоном носовой платок к щеке. Невольно я внимательнее посмотрел на него, чем это обыкновенно делают, и движимый состраданием еще раз обернулся, чтобы посмотреть на него; затем я отправился к средней аллее — "Лип"[63], чтобы пройти по ней к Бранденбургским воротам; я намеревался бросить беглый взгляд на незнакомый еще мне памятник Бисмарку. Через несколько времени я увидел того же молодого человека уже одного; они шел впереди меня, все еще прижимая платок к щеке, и остановился у одной из колонн «для объявлений» вблизи названных ворот. Я не обратил на это особенного внимания и пошел дальше. Тогда он подошел ко мне и попросил у меня милостыни; пониженными пискливыми голосом и умоляя меня не передавать этого полиции, он мне рассказали длинный роман, будто он приехал с Востока из местности близь Бромберга, не нашел здесь работы и остался вполне без средств, так что он принужден были заложить свои вещи за 16 марок; он прибавили, что, как только они соберет эту сумму, чтобы выкупить свои вещи, то он вернется на родину. Тем временем мы подошли к заведению для известных надобностей, находящемуся на право перед названными воротами; я дал ему 50 пфенигов и посоветовал ему заработать столько, чтобы выкупить свои вещи, я прибавил, что я сам здесь чужой и проездом и просил его идти своей дорогой. Потом я зашел в (названное) заведение; хотя я и слышал, что кто-то зашел за мною, но я не обратил на это внимания; но вот, когда я собирался по выходе из заведения направиться по дороге к памятнику Бисмарка, я увидел моего молодца загораживающего мне дорогу с выражением насмешки и уже без платка и обращающегося ко мне со словами: «если вы не дадите мне 16 марок, то я покажу на вас и вы попадете в тюрьму», дальше он продолжал к моему трудно передаваемому удивлению[64]: "я на вас покажу, вы мерзавец, что вы с вашим сластолюбием со мной сделали; заплатите 16 марок или я закричу так, что весь Берлин сбежится". Замечу, что мне 58 лет, что я уже давно имею несколько внуков и принадлежу к одному из высших классов должностных лиц. Если не моя репутация, то во всяком случай продолжение моего путешествия подвергалось опасности, раз я был бы втянут в такое расследование при том такого отвратительного характера. Я быстро подошел к краю Шарлоттенбургского шоссе и позвал свободного извозчика, преследуемый грязными речами вымогателя. Еще раньше, чем остановился извозчик, он закричал — вполне изменившимся голосом — "экий старый пес, подожди только, ты запищишь". В то же время он собирался сесть на извозчика раньше меня. Уже несколько прохожих остановилось, но полицейского я не мог нигде заметить… Я вынул из кармана монету в 10 марок, показал ее ему и, бросив ее на мостовую таким образом, что он должен был довольно далеко отбежать, чтобы ее поднять, я воспользовался этой минутой, чтобы прыгнуть на извозчика, и приказал ему ехать поскорее на центральную железнодорожную станцию. На вопрос извозчика я отвечал, что очевидно этот субъект был пьян и потребовал от меня денег; последовал со стороны извозчика добродушный ответ:[65] "да да, это здесь такие шайки висельников, вы не должны бы были давать этому ни гроша"; он не мог подумать, что это было 10 марок. Я отказался от посещения памятника Бисмарку и других Берлинских достопримечательностей, лег в постель, но не мог заснуть и рано утром продолжал свой путь на юг. С тех пор я несколько раз бывал в Берлине, но конечно избегал фиксировать "движимый чувством сострадания" молодых людей с платком или без платка на щеке: я не сомневаюсь, что это прижимание платка к щеке так, чтобы все видели, было уловкою вымогателя, при помощи которой он обращает на себя внимание прохожих, чтобы из них выбрать для своего вымогательства подходящего человека — такого добряка провинциала, как я.