Следует обратить внимание на то, что эти и подобные им мысли приходили мне на ум и наполняли душу величайшим блаженством, в то время когда я еще не имел никакого понятия о половых отношениях. Моя душа была вполне чиста, не испорчена нечистоплотными рассказами, с какими часто так рано знакомятся другие дети в столичных городах; такие рассказы и тому подобное не возбуждали моего воображения. Но мне скажут, что все-таки мне приходили на ум эти "безнравственные развратные представления". Нет — в этих мыслях не содержалось ничего безнравственного и не могло содержаться: эти факты (внутреннего) опыта, которые я пережил на самом себе, эти чувства и мысли, которые я перечувствовал и перемыслил в самой глубине моей души, служит для меня верным и неопровержимым доказательством того положения, что в равнополости не содержится ни малейшего следа того, что невежество и незнание хотят вложить в это свойство.
Только тем, которые признают половую жизнь вообще безнравственной, которые таким образом пытаются посягнуть на естественный порядок мироздания и таким образом втаптывают в грязь самое святое в человеческой жизни, только им подобает предавать проклятию равнополую любовь вместе с остальными формами любви; — я же знаю (наверное), что то, что тогда во мне разыгрывалось, было ни чем иным, как первым пробуждением любви в еще детской душе, которая не зная (не сознавая ясно), что в ней происходит, была захвачена вполне новым для нее величием этого чувства.
Как в первый раз предметом моей любви был мужчина, так и в последствии до настоящего времени. Когда "нормальные" люди видят на улице хорошенькую девушку, (почти) непроизвольно они оглядываются на нее; тоже самое происходит со мной относительно красивых юношей, вслед которых я также (почти) непроизвольно оглядываюсь. Вхожу ли я в какое нибудь общество, посещаю ли я бал, то часто случается, что мое внимание вполне бессознательно обращается на каждого из присутствующих молодых людей, с которыми я (даже) не знаком и в последствии я ловлю себя на том, что я все время наблюдал, что делает предмет моего внимания, с кем он танцует и т. д.
Описанная мною первая любовь заменилась через несколько времени другой более сильной страстью, которая овладела мною по отношению к другому товарищу по школе, более старшему чем я на целый год, хотя он и находился в низшем классе чем я. Я вспоминаю, как постепенно возникали у меня первые признаки этой любви, как я начал пользоваться каждым случаем, что бы находиться вместе с ним: на дворе училища, на улице, во время гимнастики и т. д. В данном случае более частые встречи с ним наталкивались на особенные затруднения; он не только состоял в другом классе, но также мы не имели с ним ни общих интересов ни друзей, а напротив он не пользовался расположением моих ближайших друзей. Тем более должно было бросаться в глаза то обстоятельство, что я вступил с ним в более тесные дружеские отношения: я искал всевозможные предлоги, чтобы объяснить это оближете не только другим, но и себе самому; я все еще не подозревал, что во мне происходит. Впрочем именно в это время — мне минуло 18 лет — в моем уме прояснилось и мне сделалось ясным истинное значение моего душевного состояния: оно выражалось в том, что я правильно прогуливался перед его окнами, наблюдал: час, когда он выходил, с тем чтобы (как бы) случайно встретиться с ним, (и также в том) что я ни о чем другом не думал, как об нем; скоро я понял, что я его люблю действительной и правильной (законной?) любовью, но мне еще не доставало смелости сказать ему это, напротив я еще в продолжении долгого времени изо всех сил старался, чтобы он не заметил этого. Впрочем наши встречи сделались чаще, хотя я знал, что он не особенно высоко ценил меня; я же пользовался всяким случаем сделать наши отношения более тесными и дружественными; с внешней стороны это мне удавалось, но до настоящей дружбы между нами, не смотря на все мои усилия, еще не доходило. В натуре К. лежало, что у него не было друзей, и поэтому во все это время я только один раз имел повод испытать мучения ревности; впрочем именно этот (единственный) припадок ревности, с которым мне пришлось много возиться, дал мне настоящую уверенность в существовании у меня равнополой любви. В конце концов чувство, которое меня к нему притягивало, сделалось так властным и в тоже время я так устал притворяться перед ним и перед самим собою, что в один (прекрасный) вечер, в то время, как мы вместе работали в его комнате, я бросился к нему на шею, осыпал его поцелуями и признался ему во всем; к этому взрыву он отнесся с некоторым удивлением, но вполне спокойно — во всяком случае не понимая, о чем собственно идет речь.