Самыми тяжелыми в его жизни были тюремные годы. Суду были преданы все члены секты. В Якутию выслали шестерых. Среди них были две женщины, несшие на себе большую скопческую печать: это подразумевало удаление сосков, клитора, больших и малых половых губ. Этап длился чуть ли не четыре года. В тюремно-каторжной иерархии скопцы считались париями. Их третировали, над ними издевались все – и уголовники, и конвоиры на этапе, и надзиратели в тюрьмах. Отнимали у них последнее, изводили оскорбительными кличками, били. Никто их не защищал. У групп любой другой «масти» были свои враги, но были и союзники. Эти же были одиноки, презрение и отвращение к ним сплачивало всех. Но в Ярославле, где они задержались дольше всего, года на полтора, старший товарищ Калистрата, видимо, их лидер, сумел вступить в контакт с охранниками и завладеть их вниманием. Некоторое время спустя двое из них себя оскопили, за что были отлучены от церкви. Так рассказывал Калистрат.
В Якутии скопцам пришлось поначалу туго. Но они были усердны, трудолюбивы, и жизнь у них наладилась. В поясах они принесли с собой семена арбузов, других южных овощей и фруктов и научились их выращивать в условиях короткого, но по-настоящему жаркого лета. И для местных жителей, и для поселенцев важным подспорьем была охота. Скопцы от этого раз и навсегда отказались – недаром, по своему самоназванию, они были «белыми голубями»! «Убивать живое мы не могли».
Когда началось раскулачивание, выяснилось, что самые богатые люди во всей округе – это именно они, скопцы. Нависла угроза репрессий. Тогда тот же их лидер произнес целую речь. Нам, сказал он, запасы необходимы, потому что мы одиноки. Когда мы состаримся и ослабеем, некому будет о нас позаботиться. У нас своя жизнь, мы не делаем и не желаем никому плохого. Пожалуйста, не трогайте нас! Речь произвела сильное впечатление. Конечно, никаких запасов никто им не оставил, но и преследовать, обвинять не стали. Возможно, и то подействовало, что скопцы жили коммуной. Ничего своего, все только общее.
Дожили все до глубокой старости, но в конце концов возраст начал брать свое. Калистрат остался последним. Одиночество не изменило его привычек. Тех, кого скопцы почему-либо чуждались, продолжал сторониться и он. С кем считали возможным общаться, и он поддерживал отношения, но в тех же границах. Сам обеспечивал себя всем необходимым – а хозяйничал он поразительно умело, ни у кого не просил помощи. Промелькнула у него в разговоре фраза о том, что если есть у человека дети – это хорошо. Но ни зависти к такой судьбе, ни раскаяния я не почувствовал. Вообще его речь эмоционально была никак не окрашена. Голос оживал и глаза начинали блестеть, только когда он говорил о Боге.
Помню, что меня это очень смущало. Я не мог ни отвечать в тон ему, ни возражать, отстаивая свои взгляды, в ту пору – крайне примитивные. Впервые в жизни я с глаза на глаз беседовал с человеком не просто глубоко религиозным, но сделавшим эту веру единственным смыслом своей жизни. Мне было бы легче, если бы я чувствовал в нем хоть малейший психический надлом. Профессиональный опыт, пусть совсем пока небольшой, у меня тогда уже был. Но даже тень расстройства тут не проглядывала! Никаких причин смотреть на собеседника глазами представителя самой гуманной профессии! Только много времени спустя пришло мне в голову то, что, наверное, сразу должно было стать очевидным: такая разговорчивость, такая откровенность – вовсе не в характере Калистрата, не в стиле его отношений с людьми, которых скопцы, в противоположность себе, называли «мертвыми». Какой-то, наверное, особый момент пришел в его жизни…
Дома, в Иркутске, я сразу кинулся искать книги о скопцах, расспрашивал всех, кто хоть что-то о них знал. И был до глубины души поражен, когда обнаружил, что речь идет вовсе не о какой-то маленькой, странной группке людей. Когда Калистрат принимал свое «крещение» (или «огненное крещение», так тоже они говорили), это поветрие шло уже на убыль. Но все равно скопческих сект было великое множество, и их состав непрерывно обновлялся. А еще несколько десятилетий назад счет «белых голубей» в России шел чуть ли не на миллионы! Как это понять? Что могло заставить такое множество людей добровольно соглашаться на то, что в определенном смысле было ничуть не лучше самоубийства? И почему я ничего об этом не знал, хотя всегда любил историю и читал о ней достаточно много?
При первой же возможности я снова поехал в Якутск, надеясь, что теперь смогу по-другому поговорить с Калистратом. Но я опоздал. Последнего скопца уже не было в живых. Он умер в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года, и в один день с ним был похоронен. Провожала его в последний путь какая-то старуха да пьяный возчик, который вез гроб. А того, кто оскопил всю страну, оплакивали миллионы… Долго не оставляла меня в покое эта параллель.
Я начал собирать материалы по скопчеству, отмечал упоминания о нем в литературе. И вскоре нашел ответ по крайней мере на один вопрос – о своем собственном неведении. Информации оказалось предостаточно, и вся она давно была у меня перед глазами, но я ее не замечал, потому что внимание никак не было на ней сфокусировано. «Человек с лицом скопца», «о таком-то шел слух, что он скопец», «напротив жили скопцы» – русская беллетристика XIX и начала ХХ века изобилует такими упоминаниями. Все они, как правило, имеют такой вот точечный, назывной характер, за ними не стоит ни обостренного авторского интереса, ни желания взволновать читателя – так же примерно проходят через бесконечный ряд печатных страниц вереницы персонажей, отмеченных характерными внешними признаками: рыжих, или лысых, или горбатых. Они есть в жизни – и зеркало художественного творчества послушно их отражает. Но не более. Ни разу ни один из литераторов не дернул меня за полу: остановись, посмотри, какая тут кроется драма, какая стоит за этим проблема!
Читая впервые в жизни пушкинскую «Сказку о Золотом Петушке» – как у большинства детей, должно было это случиться довольно рано, – я наверняка спрашивал: «Мама, а кто это такой – Скопец?» Из того, что объяснение мне не запомнилось, я делаю вывод, что мама нашла какой-то способ увернуться от точного ответа. Истинный юмор реплики царя Дадона, обращенной к Скопцу: «И на что тебе девица?», надолго остался для меня скрыт. Потом, конечно, я узнал, кто они такие – евнухи, кастраты, скопцы. Но тоже фиксировал в сознании скорее результат: что с этими людьми случилось, чем они отличаются от обычных мужчин. Но как и почему это произошло, не задумывался, хоть и улавливал разницу между смысловыми оттенками этих трех слов! Если речь шла о восточном гареме, там не мог присутствовать кастрат. О ранней итальянской опере никак нельзя было сказать, что партии в ней написаны для евнухов. Или вот прелестное стихотворение Алексея Толстого «Взбушевалися кастраты, Входят в папские палаты…»: – интуитивно я чувствовал, что тут нельзя было написать «скопцы». Но что уже одно это дает мне в руки туго смотанную в клубочек нить, за которой так интересно последовать, – даже не догадывался.
Тогда, в Иркутске, я думал, что смерть последнего скопца навсегда закрывает для меня эту тему. Единственное, что немного утешало, – в то время мне казалось, что основное направление научного интереса у меня уже определилось, и скопцы не имеют с ним ничего общего. Под руководством своего учителя, профессора И. В. Сумбаева я занимался гипнозом, а параллельно, в условиях строжайшей секретности – психоанализом. И ничто не предвещало, что вскоре я стану москвичом, аспирантом НИИ психиатрии, что благодаря этому окажусь у истоков принципиально новой медицинской науки – психоэндокринологии, а уже с этих позиций, как уже известно читателю, начну разгадывать загадки пола. Встреча с Калистратом оказалась для меня пророческой…
Как определить статус такого человека с точки зрения пола? Родился он мужчиной, но перестал им быть. Сомнений это не вызывает. И в то же время случившееся с ним не означает, что он превратился в женщину. Кто же он?