Сержант посмотрел в свою черную книжечку.
— Это был О'Фирса, — сказал он наконец. — Его цифра — всего двадцать три процента.
— Он на двадцать три процента велосипед?
— Да.
— Значит ли это, что его велосипед — тоже на двадцать три процента О'Фирса?
— Значит.
— А сколько Гилхени?
— Сорок восемь.
— Тогда О'Фирса много ниже.
— Это вызвано тем счастливым фактом, что их в доме три сходных брата, и тем, что они слишком бедны, чтобы иметь по отдельному велосипеду на штуку. Некоторые люди понятия не имеют, как им повезло, что они беднее друг друга. Шесть лет тому назад один из троих О'Фирса выиграл в Джон Буле приз в десять фунтов. Когда я пронюхал об этом деле, стало ясно, что мне придется предпринимать шаги или в семье появится два новых велосипеда, потому что, вы понимаете, я могу украсть лишь ограниченное число велосипедов в неделю. Я не хотел, чтобы мне на руки свалились три О'Фирса. Счастье, что я очень хорошо знаком с почтальоном. Почтальон! Великие святые страдающие каучуковые миски коричневой овсянки!
Воспоминание о почтальоне, как видно, дало сержанту повод к безграничному развлечению и причину для изощренной жестикуляции красными руками.
— Почтальон? — сказал я.
— Семьдесят один процент, — сказал он тихо.
— Великий скот!
— Маршрут в тридцать восемь миль на велосипеде изо дня в день вот уже сорок лет в град, дождь и снежки. Мало надежды, что когда-либо удастся вновь опустить его число ниже пятидесяти.
— Вы его подкупили?
— Конечно. Двумя такими маленькими штрипочками, которые вешают на оси велосипеда, чтоб они были как стеклышко.
— А каким образом ведут себя велосипеды этих людей?
— Велосипеды этих людей?
— Я хотел сказать, люди этих велосипедов, или как их там правильно называть — те, у кого два колеса под низом и руль.
— Поведение велосипеда с высоким содержанием человечности, — сказал он, — очень хитро и совершенно замечательно. Никогда не увидишь, чтобы они двигались сами по себе, но неожиданно встречаешь их в наименее поддающихся объяснению местах. Разве вы никогда не видели, как велосипед опирается на комод теплой кухни, когда на дворе льет?
— Видел.
— Не так чтоб уж очень далеко от огня? — Да.
— Достаточно близко к семье, чтобы слышать беседу?
— Да.
— Не за тысячу миль оттуда, где держат съестное?
— Этого я не замечал. Уж не хотите ли вы сказать, что эти велосипеды едят едут?
— Их никогда не видели за этим занятием, никто их ни разу не поймал с полным ртом бифштекса. Только я одно знаю — пища пропадает.
— Что!
— Я не раз замечал крошки у передних колес некоторых из этих господ.
— Все это для меня — большой удар, — сказал я.
— Никто не берет на заметку, — отвечал сержант. — Мик думает, что это Пат нанес, а Пат думает, что этому способствовал Мик. Очень немногие из жителей догадываются, что происходит у нас в приходе. Есть и другие делишки, о которых я предпочел бы не слишком распространяться. Однажды была здесь новая учительница женского пола с новым велосипедом. Прошло немного времени с ее приезда, как Гилхени укатил на ее женском велосипеде в одинокие места. Вы способны оценить, до чего это аморально?
— Могу.
— Но было и хуже. Как бы там велосипед Гилхени это ни устроил, но он прислонил себя в том месте, куда учительница женского пола должна была выбежать, чтобы в спешке уехать куда-то на своем велосипеде. Ее велосипед исчез, зато вот стоит тут как тут велосипед Гилхени, прислонился поудобнее и старается выглядеть очень маленьким и привлекательным. Надо ли мне вас ставить в известность, каков был результат и что произошло?
И в самом деле, можно не ставить, сказал Джо горячо, я никогда не слыхал такого бесстыдства и распущенности. Разумеется, учительница безупречна, она не получила удовольствия и ничего не знала.
— Можно не ставить, — сказал я.
— Ну так вот. Гилхени гуляет денек с велосипедом этой дамы, а с другой стороны — наоборот, причем совершенно ясно, что у дамы в этом случае было высокое число — тридцать пять или сорок, я бы сказал, несмотря на новизну велосипеда. Не один седой волос появился у меня на голове от стараний регулировать жителей нашего прихода. Если это дело запустить — всему конец. Велосипеды у вас станут требовать права голоса, они заимеют своих представителей в Совете графства и сделают дороги намного хуже, чем сейчас, ради своих собственных скрытых желаний. Но, против этого и с другой стороны, хороший велосипед — отличный спутник, он полон великого очарования.
— Как узнать, что у человека в венах много велосипеда?
— Если число его превышает пятьдесят, это можно без ошибочности определить по походке. Он будет всегда энергично ходить и никогда не сядет, а прислонится к стене отставленным локтем и так проведет у себя на кухне всю ночь вместо того, чтобы лечь в кровать. Если он пойдет слишком медленно или остановится на сере дине дороги, то непременно свалится плашмя, и какому-нибудь постороннему лицу придется его поднимать и вновь приводить в движение. В это прискорбное состояние въехал на велосипеде наш почтальон, и не думаю, что он из него когда-нибудь на велосипеде выедет.
— Я, наверно, никогда больше не сяду на велосипед, — сказал я.
— В небольших дозах это полезно, придает человеку прочность и насыщает его железом. Но ходить слишком далеко, слишком часто, слишком быстро вообще небезопасно. Постоянный треск ног по дороге вынуждает определенное количество дороги подняться в вас. Когда человек умирает, про него говорят, что он вернулся в глину, но чрезмерная ходьба наполняет вас глиной еще раньше (или хоронит кусочки вас вдоль по дороге) и выводит смерть встречать вас на полпути. Нелегко знать, каким путем лучше всего передвигать себя с одного места на другое.
К концу его речи я заметил, что легко и проворно иду на цыпочках в целях продления своей жизни. Голова моя была туго набита страхами и разными опасениями.
— Я об этих вещах никогда раньше не слыхал, — сказал я, — и никогда не знал, что такие происшествия могут происходить. Это новое обстоятельство или же оно всегда было древним принципом?
Лицо сержанта затуманилось, и он вдумчиво плюнул на дорогу на три метра перед собой.
— Я вам скажу один секрет, — очень конфиденциально сказал он тихим голосом. —
Когда мой прадед умер, ему было восемьдесят три года. Последний год перед смертью он был лошадью.
— Лошадью?
— Лошадью во всем, кроме наружных наружностей. Днем он пасся на лугу или ел сено в стойле. Обыкновенно он бывал ленив и тих, но временами отправлялся элегантно погалопировать, изящно огибая живые изгороди. Вы когда-нибудь видели, чтобы человек о двух ногах шел галопом?
— Не видел.
— Так вот, мне дали понять, что это дивное зрелище. Он всегда говорил, что, будучи много моложе, победил в Больших Национальных, и постоянно раздражал свою семью историями про сложные прыжки и значительную их высоту.
— Надо полагать, ваш дедушка привел себя в это состояние чрезмерной верховой ездой?
— В таком разрезе. Его старый конь Дан вступил на противоположный путь и причинял столько беспокойства тем, что по ночам заходил в дом, днем приставал к молоденьким девушкам и производил подсудные нарушения, что пришлось его пристрелить. Полиция сочувствия не проявила, не имея в те дни правильного понимания этих вопросов. Они заявили, что, если его не уберут, им придется арестовать коня, предъявить ему обвинение и разобрать его дело на следующей сессии суда по мелким делам. Поэтому наши его пристрелили, но, если спросите у меня, пристрелили они моего прадеда, а на погосте в Клонкунла похоронен его конь.
Тут сержант, вспомнив своих предков, погрузился в задумчивость, и лицо его сохраняло вспоминающее выражение на протяжении всей следующей полумили, покуда мы не дошли до участка. Мы с Джо между собой согласились, что эти откровения были самым большим из сюрпризов, уготованных для нас и ожидавших нашего прибытия в участок.