— Это практически тут, — сказал сержант, — или рядом с местом где-то около близлежащего соседнего места.
Он протащил трость вдоль зеленого края, ощупывая скрытую землю.
— Мак-Кружкин проезжает здесь вдоль травы на велосипеде, — сказал он, — это более легкий блин — и колеса точнее, и седло — прибор почувствительнее, чем покрытая роговицей рука.
Прогулявшись еще раз и еще пощупав, он нашел то, что искал, и вдруг втащил меня в заросли, бывалой рукой раздвигая зеленые занавески ветвей. — Вот спрятанная дорога, — кликнул он спереди назад.
Нелегко сказать, позволительно ли называть дорогой место, сквозь которое приходится продираться дюйм за дюймом ценой мелких ранок и ожогов от пружинящих веток, шлепающихся назад о вас. Тем не менее земля под ногой была ровная, и по обе стороны я различал на некотором неясном расстоянии круто поднимающуюся землю, покрытую камнями, мраком и влажной растительностью. Стоял душный запах, и многочисленные мухи из класса мошек вели себя тут как дома.
В метре передо мной сержант, нагнув голову, дико ломился вперед, нанося побегам помоложе суровые побои тростью и выкрикивая в мой адрес приглушенные предупреждения о сильных натянутых ветках, которые он готовился вот-вот выпустить в моем направлении.
Не знаю, как долго мы двигались и какое прошли расстояние, но воздуха и света становилось все меньше, и я уверился, что мы заблудились во чреве огромного леса. Земля по-прежнему была достаточно ровна для ходьбы, но покрыта сырыми и гниющими листопадами не одной осени. Я со слепой верой следовал за шумным сержантом, пока силы мои почти не иссякли, и я уже не шел, а несся вперед кубарем, беззащитный перед жестокостью веток. Я чувствовал себя очень больным и усталым. Я хотел завопить ему, что умираю, но тут заметил, что заросль редеет и сержант, скрытый впереди, кричит мне оттуда, что мы пришли. Когда я дошел до него, он стоял перед небольшим каменным строением и, согнувшись, снимал с брюк зажимы.
— Вот он, — сказал он, кивая головой на домик.
— Вот что? — пробормотал я.
— Вход туда, — ответил он.
Сооружение выглядело в точности, как подъезд деревенской церквушки. Тьма и беспорядок ветвей не позволяли ясно различить, было ли за ним здание побольше. Подъездик был старый, с зелеными пятнами на каменной кладке и с бородавками мха в многочисленных щелках. Дверью служила старая коричневая дверь на религиозных петлях, с орнаментальными железными украшениями. Она находилась в углублении и была изготовлена точно по размеру своего остроконечного проема. Это был вход в вечность. Я сбил рукой со лба потоки пота.
Сержант чувственно общупывал себя в поисках ключей.
— Душновато, — сказал он вежливо.
— Это вход в мир иной? — прошелестел я. От усилий и трепета мой голос прозвучал тише, чем я ожидал.
— Но погода по сезону, так что жаловаться не на что, — прибавил он громко, не обращая внимания на мой вопрос. Мой голос был, возможно, слишком слаб, чтобы добраться до его уха.
Он нашел ключ, поскрежетал им в скважине и распахнул дверь. Он ушел в темные недра, но потом выслал обратно руку, чтобы вдернуть меня за рукав с собой.
Зажги там спичку!
Почти одновременно с этим сержант нашел в стене коробку с выключателями и проводами и сделал все необходимое, чтобы появился поразительный прыгающий свет. Но и секунды стояния в темноте мне более чем хватило на то, чтобы удивиться, как никогда в жизни. Пол. Ступив на него, ноги были удивлены. Он был сделан из пластин с крошечными штифтиками, как пол паровоза или как галереи с перилами вокруг большого печатного пресса Он звенел полым призрачным шумом под подковками сержанта, который теперь прогрохотал к другому краю комнатки, чтобы там, повозившись со связкой ключей, распахнуть еще одну дверь, спрятанную в стене.
— Конечно, хороший проливной дождичек очистил бы воздух, — провозгласил он.
Я осторожно подошел посмотреть, что он делает в небольшом стенном шкафу, куда он зашел. Тут он успешно поработал еще над одной коробкой для неустойчивого света. Он стоял спиной ко мне и осматривал панели в стене. Их было две, они были маленькие, со спичечный коробок, и на одной панельке было видно число шесть, а на другой десять. Он вздохнул, вышел из стенного шкафа и печально посмотрел на меня.
— Говорят, от ходьбы он понижается, — сказал он, — но, по моему опыту, он от ходьбы растет, ходьба его делает твердым, и остается много места для прибавки.
На этой стадии я подумал, что простое обращение, произнесенное с достоинством, имеет некоторый шанс на успех.
— Вы мне не скажете, — сказал я, — поскольку я буду завтра мертвецом, — где мы находимся и что делаем?
— Взвешиваемся, — ответил он.
— Взвешиваемся?
— Станьте вон в тот бокс, — сказал он, — чтоб нам посмотреть, какой у вас показатель по непосредственному измерению.
Я с сомнением ступил на новые стальные пластины в стенном шкафу и увидел, как числа изменились на три и шесть.
— Три пуда шесть фунтов, — сказал сержант, — весьма завидный вес. Я б отдал десять лет жизни, чтоб сбросить часть мяса
Стоя спиной ко мне, он открывал еще один шкаф в другой стене, проводя квалифицированными пальцами по еще одной осветительной коробке. Явился неустойчивый свет, и я увидел, что он стоит в шкафу, глядя на свои большие часы, и рассеянно их заводит. Свет прыгал у его подбородка и отбрасывал неземные, скачущие тени на жирную его физиономию.
— Будьте добры, подойдите, — позвал он меня наконец, — и зайдите-ка сюда ко мне, если только не желаете, чтобы вас оставили в вашем собственном обществе.
Когда я подошел и молча стал в стальной шкаф рядом с ним, он с точным щелчком закрыл за нами дверь и задумчиво оперся о стену. Я было собрался попросить его объяснить мне несколько вещей, как вдруг из горла у меня вырвался крик ужаса Без малейшего шума или предупреждения под нами стал проваливаться пол.
— Неудивительно, что вы зеваете, — проговорил сержант тоном светской беседы, — очень душно, вентиляция далеко не удовлетворительная.
— Я просто кричал, — выдавил из себя я. — Что такое с этим… боксом, где мы стоим? Куда…
Мой голос угас в сухой клекот испуга. Пол падал под нами с такой быстротой, что раз-другой он, казалось, падал скорее, чем мог падать я сам, так что я был уверен, что ноги мои отрываются от него и я занимаю на короткие промежутки времени положение на полпути между полом и потолком. В панике я поднял правую ногу и топнул ею вниз всем весом и изо всех сил. Пол я ударил, но всего лишь с ничтожным звяком. Я выругался, застонал и закрыл глаза, пожелав себе счастливой смерти. Я ощущал, что внутри меня тошнотворно прыгает желудок, как мокрый мяч, полный воды.
Господи помилуй!
— Не вредно бывает, — сказал сержант, — малость поездить и посмотреть разные места. Это здорово расширяет кругозор. Широкий кругозор — великое дело, он почти всегда приводит к дальновидным изобретениям. Посмотрите на сэра Вальтера Ралея, изобретателя педального велосипеда, сэра Джорджа Стивенсона с— паровым двигателем, Наполеона Бонапарта, Жоржа Санда и Вальтера Скотта — все как один великие мужи.
— Мы… мы уже в вечности? — прощелкал я.
— Мы еще не там, и тем не менее мы уже почти там, — ответил он. — Вслушивайтесь во все уши и ждите малюсенького щелчка.
Как бы я мог описать свое конкретное положение? Заперт в железной коробке с семипудовым полицейским и без конца жутко падаю, слушая речи о Вальтере Скотте, при этом также слушая, не прозвучит ли щелчок.
Щелк!
Наконец он пришел, четкий и грозный. Почти тут же падение переменилось — либо вовсе остановилось, либо стало падением гораздо более медленным.
— Да, — жизнерадостно сказал сержант, — вот мы и там.
Я ровным счетом ничего не заметил, кроме того, что штуку, где мы находились, встряхнуло, и пол, казалось, внезапно стал оказывать моим ногам сопротивление, вполне возможно, что и вечного свойства. Сержант потеребил набор шишкообразных приспособлений на двери, по прошествии некоторого времени открыл ее и шагнул вон.
— Это был лифт, — заметил он.