Как ни странно, плача на кладбище нет. Запомним эти слова. О чем-то подобном уже писал русский офицер после очередной «зачистки», может быть, того же села (только оно тогда не называлось Комсомольское) лет 150 назад:
«Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения»
(Лев Толстой. «Хаджи-Мурат», 17 глава).«О ненависти к русским никто и не говорил» — в этой короткой фразе были предсказаны все русско-чеченские войны на 150 лет вперед. Мы не услышали.
«Плача на кладбище нет. Стоит какая-то гнетущая тишина». Мы снова не слышим этой тишины. Мы никогда не покорим народ, чьи женщины не плачут на таких кладбищах. Даже если мы убедили себя, что это очень плохой народ. Мы сможем только убить всех «лиц мужского пола чеченской национальности старше 10 лет».
Нам говорят, что дело вовсе не в Чечне, а в том, что благодаря чеченской операции, Россия встает с колен, изживает веймарский синдром, возрождает свое величие и ставит, наконец, перед собой новые гордые и дерзкие цели — догнать через 15 лет Португалию.
Мы всегда строили все свои Города Солнца — и Петербург, и Беломорканал — на месиве человеческих тел. Своих. И после каждого такого «модернизационного проекта» Россия все глубже погружалась в трясину Истории.
На этот раз мы решили заложить наш лучезарный либеральный Лиссабон на более прочном основании. На месиве из чужих тел в подвалах Комсомольского, Грозного и десятков других чеченских городов и сел. Видимо, в этом и заключается концепция «просвещенного патриотизма», о которой так любят сейчас рассуждать яйцеголовые холопы власти.
Португалия может спать спокойно. Так не встают с колен. Так теряют способность к прямохождению. На этот раз навсегда.
Первый день второго президента
4 мая 2000 года.
Вы раскрываете газету, уважаемый читатель, в утро торжества молодой российской демократии. Окончательно завершился процесс перехода власти от первого демократически избранного президента России ко второму демократически избранному президенту.
Правда для того, чтобы избрать именно этого второго президента, окружению дряхлеющего первого президента пришлось развязать войну, унесшую жизни тысяч русских солдат и десятков тысяч мирных жителей и превратившую Чеченскую Республику в выжженную пустыню. Цена демократии оказалась очень высокой. И выплачена ли она до конца?
Достаточно популярна теория о том, что, эффективно использовав войну как инструмент своей избирательной кампании, Путин, став президентом, сможет, как трезвый прагматик, обратиться теперь к политическому решению, начав переговоры с противостоящей нам стороной. Действительно, конфликт вступил в абсолютно бесперспективную стадию партизанской войны, которая будет длиться годами, не принося власти никаких дивидендов и истощая человеческие, экономические и нравственные ресурсы общества. Чеченцы ненавидели, ненавидят и, тем более, будут ненавидеть нас всегда, и рано или поздно с ними придется вступить в переговоры. Лучше раньше, чем позже, если мы, конечно, не собираемся убить их всех.
Но, к сожалению, В. Путин вовсе не тот абсолютно циничный и прагматичный политик, холодный и расчетливый оператор спецслужб, каким его часто изображают. В том, что касается Чечни, В. Путин — человек страстей. Посмотрите, как он преображается, как загораются его глаза, играют желваки, выламывается сквозь дипломатический этикет эмоционально заряженная блатная феня, когда, оторвавшись от скучных экономических сентенций, он обращается к любимой теме. И в этом он глубоко народен.
Прав был, даже не подозревая насколько, кто-то из путинских холуев, воскликнувший подобострастно: «Путин — это Россия! Путин — это мы!». Отношение российского общества к чеченской войне крайне иррационально. Война как телевизионный продукт потому и оказалась таким выигрышным пиарным ходом, что затронула болезненно чувствительные глубинные пласты российского коллективного подсознания.