Саша неожиданно ощутил холод - старая байковая рубаха, которая была куплена в областном центре, в секонд-хенде ( На улице до сих пор привлекает внимание прохожих замечательная реклама - Продукты. Сэконд-хенд.) и была предметом его гордости, была жидковата для осенней деревенской ночи. Зарево далекой машины вдруг ушло в сторону и погасло. Магнитола в салоне взвыла непонятными звуками, захрипела и затрещала, окурок, про который Санек в эротических мечтаниях совсем забыл, на последней затяжке обжег пальцы - оставалось только потревожить ночь восьмиэтажным виртуозным деревенским матом и плюхнутся в родной, пропахший табаком и дорожной пылью салон.
В этот момент Санек почувствовал где-то в глубине странный протест. Что-то необъяснимое будто держало его на месте - для того, чтобы повернуть ключ зажигания, Сашку пришло напрячь всю имеющуюся волю. Но воля закончилась сразу, как только двигатель заурчал. Саня достал сигареты, удивляясь появлению странного паралича, который случился у него первый раз в жизни, и закурил. Он неожиданно ощутил свою крохотность и незначительность - бездна над головой, мерцающая звездами, словно бриллиантами тонкой огранки, живущие своей, от человека независимой жизнью поля, не изменившийся за сотни лет лес, в который ночью и с ружьем заходить-то было опасно. И в центре всего этого - ржавое творение человеческих рук с просевшими амортизаторами, заклеенным изолентой лобовым стеклом и синим от непрогоревшего бензина выхлопом. Общее убогое состояние машины не красили даже компакт-диски, которые Саня наклеил по краям переднего стекла, кожаная оплетка на руле и собачий хвост, натянутый на рычаг переключения скоростей.
Санек впервые почувствовал неудовлетворение собственной жизнью - но, в то же время, и странную любовь к ней. Его никто не трогал, и он не трогал никого. Он вольно жил - после армии это особо чувствовалось. Ради свободы он лишил себя даже постоянного заработка. Впрочем, пока не было семьи, постоянный заработок был ни к чему.
Мать сошла в могилу вслед за отцом, пережив его только на несколько лет - и после ее смерти, хоть и грех такое говорить, Саня вздохнул с облегчением. Страшно было наблюдать за неуклонным и неодолимым превращением человека, которого он любил и с которым было связано столько светлых детских воспоминаний, в злобное взлохмаченное существо неопределенного пола, готовое на все за бутылку мерзкого пойла, изготовляемого местными самогонщиками.
Санек ничего не мог поделать - в светлые промежутки мать клялась всем святым, что бросит пить, что все понимает. Делала она это настолько убедительно, что верил не только Саша, верила и она сама. Но потом она исчезала, чтобы приползти домой ночью, в грязи, с разбитым в кровь лицом и спущенными штанами. Ни ругань, ни уговоры не действовали. Если она не обещала бросить пить, то твердила, что никакой она не алкоголик, что просто выпивает понемногу и кричала, что Санек сам подлец и подонок, что цель у него одна - унизить мать, растоптать ее достоинство и вывалять в дерьме.
Поэтому, когда однажды он нашел ее на хоздворе, в курятнике, из которого хозяйка давно пропила всех кур, с закатившимися под лоб впалыми глазами и вытянутым открытым ртом - после первого шока и рыданий он испытал постыдное облегчение. Тот, кто на небесах, перестал его мучить прижизненной агонией некогда сильного человека и забрал женщину себе. От матери остались - фотоальбом, не десяти страницах которого уместилась вся жизнь, и простенькая икона в деревянном, крашенном серой краской застекленном ящике. Местный батюшка от нищеты украшал иконы своих прихожан, как мог - цветами из крашеной стружки и елочной мишурой. Санек хотел было выкинуть иконку, которую и видно то не было под стеклом серого ящика в стружечных цветах, но как- то не поднялась рука.
Санек выругался - второй раз за час окурок обжег пальцы. Морок, который мешал ему тронуться с места, развеялся и Саша, выжав сцепление, надавил на газ. Он знал по опыту, что от тяжелых воспоминаний лучшее средство - дорога и скорость и гнал, зная, что в этот час на дороге могут быть только совы и зайцы.
Нельзя сказать, чтобы скорость, с которой он гнал по деревенской дороге, была очень высокой - он знал большинство крупных ям на всем ее протяжении. Но опасался того, что пьяные трактористы, устроив ралли между гусеничным и колесным тракторами, разворотили покрытие в самом неожиданном месте. Такое случалось, случалось и не такое. Поэтому он ехал, не выжимая больше пятидесяти километров в час, и был вполне доволен - призрак матери был оторван ветром и остался где-то в черной пустоте позади.
И удача ему улыбнулась, впервые за ночь - из кустов вымахнул рыжеватый заяц и погнал перед бампером, яростно выстреливая задними лапами и прижав уши к спине. На лице Санька появился недобрый оскал - безмозглое создание могло одним прыжком очутиться в безопасности, но продолжало мчаться вперед, уверенное, что на хорошей дороге от погони уйти легче. В зеркале заднего вида появилось свечение - его кто-то догонял, мощная машина с галогеновыми фарами.
Пятерка взревела, заяц ушел под капот и закувыркался сзади на покрытии, исходя детским криком, Саня отвлекся на него, жалея, что наезд был неточным - и в этот момент на пути его возникла, выступив из темноты, нескладная фигура.
Саша ударил по тормозам, но было поздно - машина вздрогнула от сбитого грузного тела, лобовое стекло разлетелось и хлестануло по лицу крупой стеклянных осколков, и перед глазами полуослепшего от крови и шока Санька завертелись чернота полей, освещенные дыры дороги и человек в ватнике, неуклюже и угловато, словно громадная сломанная игрушка, бившийся на одном месте. Потом смятая, как консервная банка пятерка остановилась, завалившись одним колесом в канаву, и Саня, находясь на грани обморока, увидел слепящие фары и никелированное рыло тормозящего внедорожника.
То, что происходило дальше, напоминало то ли плохой боевик, то ли фантастической триллер - два коренастых человека в черных костюмах вышли из джипа и направились к сбитому. Агонизирующего и кричащего зайца одним отбросил с пути ударом ноги, как футбольный мяч.
Они встали над мужиком в ватнике, который, отталкиваясь одной ногой и упираясь в землю плечом руки, сломанной и перекрученной, как тряпка, как заведенный вертелся без остановки на одном месте.
Встали и... Саша не поверил своим глазам, а потом стал креститься, будучи уверенным, что столкнулся с выходцами из ада, в которых нет ничего человеческого - так вот, они встали и спокойно начали курить, затягиваясь глубоко и основательно.
При этом тихо переговаривались - и Саня мог поклясться, что в голосах не слышалось ни жалости, ни сочувствия, ни желания помочь, ни страха - в общем, ничего, что должны испытывать люди, ставшие свидетелями трагедии. Одни даже с любопытством на лице поставил на пути ползущего человека ногу, и, когда тот столкнул ее, довольно улыбнулся.
Саша, похолодевший от ужаса, пытался выбраться из машины - но ноги были будто ватные, онемели, ничего не получалось, только глаза щипал струйками бежавший из - под волос пот.
А когда люди, оставив без помощи жертву наезда, не спеша направились к пятерке, которая, завалившись на бок в кювет, одним бешено вращающимся колесом шлифовала землю - оказывается, одна ватная нога продолжала жать на газ - Саша только чудом не потерял сознание.
- Ну что, этот то олух деревенский жив, или как?
Спросила нависший силуэт с запахом дорогого одеколона, и в сузившийся зрачок ударила игла ослепительного света. Саня зажмурился и замотал головой, мыча что-то нечленораздельное. Человек, заглядывавший в правую дверь, одобрительно хмыкнул.
- Здоровый деревенский лось, что ему будет. В шоке он, конечно, ну оно и понятно. А знал бы он, что загубил, так до конца жизни бы не оправился...
- Так ведь и не оправиться. Что нам теперь делать?
- Хрен его знает, что у этого олуха на уме... может, он сейчас своим корешам из ментуры позвонит, выть начнет - так и так, сбил я человека, с повинной прихожу, давайте сюда скорую...
- не получиться, браток - почти ласково сказал тот, что с фонариком. - скорая сюда доедет дня через два...