Даже молодые люди, несмотря на весь свой энтузиазм по поводу Великой Германии, теперь были озабочены сложившейся ситуацией[1567].
Беспокоились не только рабочие классы или опрошенные агентами социал-демократов люди. «Война, война, война, — писала Луиза Зольмиц в своем дневнике 13 сентября 1938 года, — куда ни пойти, везде только об этом и говорят». Некоторое время ее страх перед масштабной войной перевешивал всегдашний патриотизм. Однако внезапно 1914 год стал означать нечто отличное от духа национального единства: «1914-й зловеще возвращается. Каждый убитый судетский немец — это Франц Фердинанд»[1568]. Тем не менее ее патриотически настроенный муж Фридрих Зольмиц все равно попробовал записаться добровольцем на военную службу в час нужды для его страны. Его заявка была отклонена[1569]. Среди населения в целом уверенность в способности Гитлера добиваться успехов на международной арене без кровопролития была намного меньше, чем в предыдущих случаях, как, например, во время ремилитаризации Рейнской области или аннексии Австрии, именно потому, что чешский кризис длился так долго. В конце лета и начале осени 1938 года отмечалось увеличение числа людей, попавших в специальные суды по обвинению в критике самого Гитлера[1570].
Поэтому волна облегчения, захлестнувшая страну после объявления о Мюнхенском соглашении, была невообразима. «Все мы можем жить дальше, — писала Луиза Зольмиц в своем дневнике, — расслабленные, счастливые, с нас спало гигантское давление… Это удивительное, уникальное чувство. Мы вернули Судеты и сохранили мир с Англией и Францией»[1571]. Как сообщал один агент социал-демократов в Данциге, практически все считали Мюнхенское соглашение «стопроцентным успехом Гитлера»[1572]. Это было и неудивительно, учитывая расположение города. Напротив, среди католических рабочих в Руре бытовало беспокойство, что успех Гитлера приведет к еще более безжалостной кампании против Церкви. Тем не менее все испытали огромное облегчение от того, что Гитлер получил новую территорию для Германии без кровопролития. Неудивительно поэтому, что Чемберлена с восторгом приветствовали, когда он проезжал по улицам Мюнхена после подписания соглашения. Все сходились во мнении, что соглашение значительно усилило власть и престиж Гитлера. Только упертые противники режима были раздражены тем, что они называли предательством чехов со стороны западных демократий. И только самые отчаянные пессимисты говорили, «что все это не остановится»[1573].
Сам Гитлер был совсем не в восторге от разрешения этой ситуации. Его обманом лишили войны, к которой он готовился. Он чувствовал разочарование из-за вмешательства Геринга. С этого момента отношения между ними охладились, в результате чего позиции Риббентропа, исключенного из мюнхенских переговоров, укрепились, как и положение Гиммлера, который поддерживал Гитлера в его стремлении к войне. Армейские генералы и другие участники их заговора были вынуждены оставить свои планы переворота ввиду мирного разрешения кризиса, однако они также серьезно сдали свои позиции в отношениях с Гитлером, кроме того, наиболее радикально настроенные из них чувствовали себя обманутыми из-за вмешательства Чемберлена. Более того, Гитлер был прекрасно осведомлен о том, что большинство немцев не хотели войны, несмотря на все усилия Третьего рейха убедить их в ее желательности. 27 сентября 1938 года он организовал военный парад в Берлине как раз в то время, когда берлинцы заканчивали работу и направлялись домой, и можно было ожидать, что они остановятся, чтобы посмотреть и поприветствовать грузовики и танки, направлявшиеся в сторону чешской границы. Однако, как отмечал Ширер, «они ныряли в метро, отказывались смотреть, а те немногие, остановившиеся на тротуаре, стояли в полной тишине, не в силах подобрать слова поддержки для цвета своей молодежи, направлявшейся на славную войну. Это была сама впечатляющая антивоенная демонстрация, которую я когда-либо видел. Говорили, что Гитлер был взбешен. Я недолго стоял на углу, когда по Вильгельмштрассе со стороны Канцелярии подошел полицейский и прокричал нашей немногочисленной группе стоявших на обочине, что фюрер вышел на балкон для смотра войск. Немногие пошевелились. Я пошел посмотреть. Гитлер стоял там, а на улице не было и двух сотен людей…»[1574].