Тем временем коммунистические партии по всей Европе отчаянно пытались сделать Пакт популярным среди своих членов, многие из которых стали коммунистами в первую очередь из-за того, что их партия вроде бы собиралась до конца сражаться с мировым фашизмом. За неверием последовала дезориентация. Многие чувствовали себя преданными. Однако вскоре большинство коммунистов согласились с тем, что Пакт, возможно, был не таким уж плохим решением. Годы обучения в строгой партийной дисциплине, поддержки всех изменений в партийной доктрине и политике в конечном счете сильно упростили принятие рядовыми членами даже такой удивительной смены курса на 180 градусов. Некоторые думали, что это может даже привести к легализации коммунистической партии в Германии, многие считали, что война между капиталистическими державами в любом случае была не их делом, все почитали Сталина как великого мыслителя и мастера политической интриги, гения, который всегда знал, что будет лучше и чьи решения всегда оказывались верными[1608]. Некоторые нацисты также сомневались в целесообразности Пакта. Антикоммунизм был центральным догматом нацистской идеологии, и теперь казалось, что Гитлер отвергал его. Наутро после объявления о подписании Пакта сад перед Коричневым домом, штаб-квартирой нацистов в Мюнхене, был усыпан партийными значками, с ненавистью выброшенными возмущенными членами партии. Альфред Розенберг, фанатичный антикоммунист, винил в организации Пакта амбициозного Риббентропа. Он считал, что союз с Великобританией был бы предпочтительней. Тем не менее, как и большинство других нацистов, он так привык безоговорочно принимать все решения Гитлера, что в конечном счете согласился. Многие понимали, что сближение с Советским Союзом было чисто тактическим. «Вождь сделал блестящий ход», — восторженно писал Геббельс в своем дневнике[1609].
Растущее нетерпение Гитлера в последние дни и недели перед подписанием Пакта обуславливалось не в последнюю очередь тем, что вторжение в Польшу уже было назначено на 26 августа 1939 года[1610]. Тем временем Гитлер предпринял меры с целью избежать развития «военного психоза», который доставил столько беспокойства обычным немцам во время чехословацкого кризиса предыдущим летом. Он постарался вести себя на публике так, как будто бы ничего необычного не происходило, съездил в тур по любимым местам своего детства в Австрии, посетил Байройтский фестиваль, огромную выставку немецкого искусства и культуры в Мюнхене и провел несколько недель в своем горном особняке в Оберзальцберге. Он объявил, что ежегодный партийный съезд в Нюрнберге станет «Съездом мира» и начнется в первых числах сентября (он предполагал, что к этому времени немецкие войска уже будут маршировать по Польше). И он постарался обратить общественное внимание на позицию Польши в отношении Данцига. На самом деле это был второстепенный вопрос, не более чем предлог. Однако начиная с мая Геббельс стал выпускать ежедневные инструкции для прессы, позволившие развернуть кампанию ненависти против Польши, в которой дело представлялось так, будто этнические немцы, проживавшие в стране и в первую очередь в Данциге, находились под постоянной, смертельной и растущей угрозой насилия со стороны поляков. «Этнические немцы бегут от польского террора, — кричали заголовки. — В немецкие дома вламываются с топорами — Недели польского террора — Сотни беженцев арестованы поляками». Поляки якобы убивали этнических немцев, стреляли в немецких прохожих в Данциге и в целом постоянно их запугивали, делая жизнь невыносимой. Несмотря на то что политика польского правительства по отношению к этническому немецкому меньшинству была намного менее либеральной и терпимой, чем в Чехословакии, эти истории были гротескными преувеличениями, если не сказать чистой выдумкой. Со своей стороны нацисты, которые доминировали в политической жизни Данцига, поддерживали напряженность, провоцируя поляков и устраивая постановочные сцены для немецкой прессы, например, организуя жестокие нападения на польских сотрудников таможни и распространяя рассказы об их зверствах, когда те пытались защитить себя[1611].
Однако волна пропаганды, поднятая Геббельсом, представляла события в таком свете, будто снова настали времена Судетов, а включение Данцига в состав рейха вместе с пока еще неподписанным соглашением по Польскому коридору и, возможно, опять при содействии Великобритании и Франции, было именно тем, чего добивался Гитлер. Даже социал-демократы признавали, что поляков презирало и недолюбливало подавляющее большинство немецкого населения, включая рабочих, которые считали их грязными, отсталыми и дешевыми конкурентами на рынке труда. Горькая память о боях конца Первой мировой войны не стерлась и двадцать лет спустя. Тем не менее была надежда, что эти вопросы удастся уладить мирным путем. «Данциг, — думали сторонники социал-демократов, — это, в конце концов, чисто немецкий город. Кто может что-либо сказать против того, что Германия забирает его себе обратно? Ситуация с Данцигом в целом намного проще, чем с Чехословакией». Разумеется, Англия и Франция должны были это понять[1612].
1609
Kershaw, Hitler, II. 205-6; Frohlich (ed.), Die Tagebücher, I/VIL 73 (23 августа 1939 г.).
1611
Behnken (ed.), Deutschland-Berichte, VI (1939), 546-60; Kershaw, Hitler, II. 197-201; Levine, Hitler’s Free City; Rudiger Ruhnau, Die Freie Stadt Danzig, 1919 — 1939 (Berg am See, 1979); Weinbeig, The Foreign Policy, II. 525-627, обширный рассказ о кризисе; Albert S. Kotowski, Polens Politik gegenüber seiner deutschen Minderheit 1919 — 1939 (Wiesbaden, 1998); и Martin Broszat, Zweihundert Jahre deutsche Polenpolitik (Frankfurt am Main, 1972 [1963]), 173-233, о трезвой оценке положения этнических немцев в независимой Польше; Christian Raitz von Frentz, A Lesson Forgotten: Minority Protection under the League of Nations: The Case of the German Minority in Poland, 1920 — 1934 (Munster, 2000), о международной ситуации.