Когда мы вернулись, он каким-то странным голосом посоветовал мне намазаться кокосовым кремом.
— Кокосовый крем и побыть в темноте, — пробормотал он.
Я разбудил Ингеборг намеренно грубо, и мы ушли с пляжа.
Под вечер у меня поднялась температура. Я сказал об этом Ингеборг. Она мне не поверила. Когда я продемонстрировал ей свои плечи, она велела мне приложить сверху мокрое полотенце или принять холодный душ. Ее дожидалась Ханна, и, похоже, она торопилась оставить меня в одиночестве.
Какое-то время я рассматривал игру, не в силах что-либо предпринять; свет раздражал глаза; гостиничный гул навевал сон. Я заставил себя выйти на улицу и отыскать аптеку. Под палящим солнцем я бродил по старым улочкам в центре городка. Не помню, чтобы мне встретились туристы. Да, по-моему, мне вообще не попалась по пути ни единая живая душа. Только парочка спящих собак. Да девушка, обслуживавшая меня в аптеке, и старик, сидевший в тени портала. Зато на Приморском бульваре народу было столько, что невозможно было протиснуться, не прибегая к помощи плеч и локтей. В районе порта открыли небольшой парк аттракционов, и все, словно завороженные, повалили туда. Просто безумие какое-то. На каждом шагу попадались лотки уличных торговцев, которые в любую минуту мог смыть мощный людской поток. Я поспешил вновь затеряться на улочках старинного центра и, сделав круг, вернулся в гостиницу.
Там я сразу разделся, опустил жалюзи и намазался кремом. Все тело у меня пылало.
Уже лежа в постели, без света, но с открытыми глазами, я попытался перед сном восстановить в памяти события последних дней. Потом мне приснилось, будто у меня уже нет жара и мы с Ингеборг лежим в этой самой кровати и читаем, каждый свою книгу, но в то же время мы с ней вместе, то есть я хочу сказать, мы оба уверены, что мы вместе, хотя и погружены в чтение своих книг, мы оба знаем, что любим друг друга. И вдруг кто-то скребется в дверь, и вскоре мы слышим снаружи голос: «Это Флориан Линден, выходите немедленно, вашей жизни угрожает огромная опасность». Ингеборг сразу отбрасывает книгу (та падает на ковер, и обложка у нее отрывается) и смотрит на дверь. Что касается меня, то я не двигаюсь с места. По правде говоря, мне так уютно в постели, и кожа у меня такая гладкая и прохладная, что мне кажется, беспокоиться не о чем. «Ваша жизнь в опасности», — повторяет голос Флориана, с каждым разом он все больше удаляется и уже доносится будто бы из конца коридора. Действительно, вскоре мы слышим, как приближается лифт, как его двери с металлическим лязганьем сначала открываются, а затем захлопываются, и он увозит Флориана Линдена на первый этаж. «Он пошел на пляж или в парк аттракционов, — говорит Ингеборг и быстро одевается. — Я должна его найти, подожди меня здесь, мне необходимо с ним поговорить». Я конечно же не возражаю. Но, оставшись в одиночестве, не могу дальше читать. «Какая опасность может угрожать человеку, находящемуся в закрытой комнате? — произношу я вслух. — Что о себе возомнил этот горе-сыщик?» Раздражаясь все больше, я подхожу к окну и разглядываю пляж, думая отыскать на нем Ингеборг и Флориана Линдена. День клонится к вечеру, и на берегу виден только Горелый, выстраивающий свои велосипеды под красноватыми облаками и луной цвета кипящей чечевичной похлебки. На нем одни короткие штаны, и он далек от всего, что его окружает, то есть от моря и пляжа, от парапета на бульваре и теней, отбрасываемых зданиями гостиниц. На мгновение меня охватывает страх; я понимаю, что там мне уготованы опасности и смерть. Просыпаюсь весь в поту. Жара как не бывало.
27 августа
Утром, проиграв и описав на бумаге два первых этапа операции, в ходе которой камня на камне не останется от изысканий Бенджамина Кларка (Waterloo, N 14) и Джека Корсо (The General, N 3, т. 17), где оба не советуют создавать более одного фронта в первый год войны, я спустился в бар гостиницы в прекраснейшем расположении духа, переполняемый желанием читать, писать, плавать, пить, смеяться — в общем, заниматься всем тем, что служит явным признаком здоровья и жизнерадостности. По утрам бар бывает не слишком заполнен, поэтому я захватил с собой книгу и папку с ксерокопиями статей, необходимых мне для работы. Книга была не что иное, как роман К. Г. Wally, die Zweiflerin,[20] однако, поскольку я был внутренне возбужден и переполнен радостью, оттого что провел утро с пользой, мне не удалось сосредоточиться на чтении, равно как и на изучении статей, которые я — буду уж откровенным до конца — намереваюсь опровергнуть. Так что я принялся разглядывать публику, сновавшую между рестораном и террасой, и с удовольствием попивал пиво. Когда я уже собирался вернуться в свой номер, где при известном везении мог бы набросать черновик третьего этапа (весна 1940 года, без сомнения, один из самых важных туров), появилась фрау Эльза. Увидев меня, она улыбнулась. Улыбка была странная. После чего, наскоро отделавшись от клиентов, можно сказать, прервав их на полуслове, она присела за мой столик.