Лето сорок первого. Положение немецкой армии в Англии: удовлетворительное. Армейские корпуса: 4-й пехотный в Портсмуте, усиленный во время SR 48-м танковым. Позиции на нашем форпосте по-прежнему занимает 10-й корпус, усиленный 20-м и 29-м пехотными. Англичане сосредоточивают свои силы в Лондоне и перебазируют военно-воздушные подразделения, опасаясь атак с воздуха. (Может быть, нужно было сразу наступать на Лондон? Не думаю.) Положение немецкой армии в России: превосходное. Блокада Ленинграда; финские и немецкие части соединились в шестиугольнике С46; от Ярославля я начинаю оказывать давление в направлении Вологды, а от Москвы — в направлении Горького; в шестиугольниках, расположенных между I49 и L48, линия фронта по-прежнему стабильна; на юге я продвигаюсь к Сталинграду. Горелый закрепляется сейчас на другом берегу Волги, а также между Астраханью и Майкопом. Части, задействованные в северной зоне России: пять пехотных корпусов, два танковых, четыре финских пехотных. Части, задействованные в центральной зоне: семь пехотных корпусов, четыре танковых. Части, задействованные в южной зоне: шесть пехотных корпусов, три танковых, один итальянский пехотный корпус, четыре румынских и три венгерских. Положение армий Оси в районе Средиземного моря: без изменений; вариант «Позиционная война».
11 сентября
Сюрприз: первым, кого я увидел, проснувшись около двенадцати и открыв балкон, был Горелый; он шел по берегу, заложив руки за спину и опустив глаза, словно искал что-то в песке, и его кожа, потемневшая от загара, а местами пострадавшая от огня, казалась золотистой.
Сегодня праздничный день. Последняя партия пенсионеров и суринамцев после еды благополучно отбыла, и гостиница оказалась заполненной всего на четверть. Кроме того, половина служащих взяла себе выходной. Негромкое печальное эхо сопровождало меня в коридорах, когда я шел завтракать. (Возле лестницы шумела неисправная водопроводная труба или что-то в этом роде, но, похоже, никто этого не замечал.)
В небе маленькая «сессна» старательно выписывала буквы, которые сильный ветер стирал прежде, чем можно было разобрать целые слова. Страшное уныние вдруг овладело мной, я ощутил его буквально всеми частями своего тела, съежившегося под брезентовым зонтом.
Смутно, будто во сне, я начал понимать, что утро одиннадцатого сентября проходит где-то над гостиницей, на высоте элеронов «сессны», и что все мы, находящиеся внизу: покидающие гостиницу пенсионеры, официанты на террасе, следящие за маневрами самолетика, погруженная в заботы фрау Эльза и бездельничающий на пляже Горелый, — каким-то образом обречены блуждать в потемках.
То же самое относится и к Ингеборг, находящейся под защитой порядка в правильном городе и на правильной работе? И к моим начальникам и коллегам, которые понимают, подозревают и ждут? И к преданному и искреннему Конраду, лучшему другу, какого только можно себе пожелать? Все они тоже внизу?
Пока я завтракал, огромное солнце успело протянуть свои щупальца вдоль всего Приморского бульвара и окрестных террас, но по-настоящему нагреть ничего не сумело. Даже пластмассовые стулья. Я мельком видел фрау Эльзу на месте администратора, и хотя мы не разговаривали, ощутил на себе ее ласковый взгляд. У официанта, который меня обслуживал, я спросил, какого дьявола пытался написать на небе самолет. Это в честь одиннадцатого сентября, ответил он. А что отмечают? Сегодня день Каталонии, объяснил официант. Горелый все так же слонялся по пляжу. Я поднял руку, приветствуя его, но он меня не увидел.
То, что почти незаметно в курортной зоне, сразу бросается в глаза в старой части городка. Улицы нарядны, из окон и с балконов свисают флаги. Большинство магазинов закрыто, зато в битком набитых барах праздничная дата ощущается в полной мере. Несколько подростков установили перед кинотеатром столы и продают книги, брошюры и флажки. Я полюбопытствовал, что это за литература, и тощий паренек лет пятнадцати, не больше, ответил, что они торгуют «патриотическими книгами». Что это значит? Его товарищ со смехом выкрикнул что-то, но я не разобрал. Это каталонские книги! — объяснил тощий. Я купил одну и пошел дальше. Дойдя до Соборной площади — лишь две старушенции шушукались о чем-то на каменной скамье, — я пролистал книгу и выбросил ее в ближайшую урну.