Этот продовольственный склад, напоминающий гастрономический магазин, говорит сам за себя. Командование армии издает приказы о том, что войска должны экономить во всем, в чем только можно, в боеприпасах, бензине и прежде всего в продовольствии. Приказ устанавливает массу различных категорий питания — для солдат в окопах, для командиров батальонов, для штабов полков и для тех, кто „далеко позади“. За нарушение этих норм и неподчинение приказам грозят военным судом и расстрелом. И не только грозят! Полевая жандармерия без лишних слов ставит к стенке людей, вся вина которых только в том, что они, поддавшись инстинкту самосохранения, бросились поднимать упавшую с машины буханку хлеба. А здесь, в штабе армии, который, вне всякого сомнения, по категории питания относится к тем, кто „далеко позади“, и от которого все ожидают, что сам-то он строжайшим образом выполняет свои приказы, именно здесь целыми штабелями лежит то, что для фронта давно уже стало одним воспоминанием и что подбрасывается как подачка в виде жалких граммов тем самым людям, которые ежечасно кладут свои головы.
Снабженцы — господа, которым и делать-то больше нечего, как только отвечать в телефонную трубку: „Весьма сожалею, но у нас больше ничего нет!“ — даже и не думают изменять свой образ жизни, ограничивать себя в чем-нибудь. Здесь объедаются, напиваются и курят вдосталь, словно нет никакого „котла“ и человеческих смертей. Здесь никого не посылают в окопы прямо от богато накрытого стола, здесь не гремят винтовочные залпы. Вероятно, и полевая жандармерия тоже прикладывается к этим запасам — не знаю, только все они одного поля ягода, рука руку моет. Убежден, что проверки здесь очень редки, что и в других отделах штаба все шло, да и идет, так же. Полный состав штаба за накрытым к завтраку столом — и редеющие с каждым днем ряды солдат, зубы которых с остервенением вонзаются в конину, — таковы контрасты, такова пропасть, которая становится все шире и непреодолимее. Высший штаб — и передовая. Нормальный сон в теплой постели — и минутное забытье в снежной яме. Спиртное — и растопленный снег вместо воды. Длинные брюки с отглаженной складкой — и окровавленные отрепья с ног до головы. Тридцать градусов жары — и тридцать градусов холода»[72].
Прежде, чем он смог насладиться штабным снабжением, майору Вельцу довелось побывать в госпитале и оценить тамошнее довольствие.
«Соседнее помещение — бывший школьный класс — занимают страдающие от истощения на почве голода. Здесь врачам приходится встречаться с такими неизвестными им явлениями, как всевозможные отеки и температура тела ниже тридцати четырех градусов. Умерших от голода каждый час выносят и кладут в снег. Еды истощенным могут дать очень мало, большей частью кипяток и немного конины, да и то один раз в день. Бланкмайстеру самому приходится объезжать все расположенные поблизости части и продовольственные склады, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Иногда не удается достать ничего. О хлебе тут почти забыли. Его едва хватает для тех, кто в окопах и охранении, им положено по 800 калорий в день — голодный паек, на котором можно протянуть только несколько недель»[73].
Как говорится, почувствуйте разницу между кониной и бельгийским шоколадом. Мало того, что доставка грузов была организована на редкость бездарно, внутри кольца за счет сражающихся солдат красиво жили интенданты и околоштабные прихлебатели.
Глава 5
Как красноармейцы среди немцев социальную справедливость восстановили
Голод как способ выживания
Надо отметить, что тем немцам, которые сумели обеспечить себе хорошее питание в «котле», может быть, в плену довелось сильно пожалеть об этом. Разумеется, речь идет не о генералах, тех содержали в особых условиях.
Любопытное наблюдение сделал сдавшийся в плен в Сталинграде связист Франц Запп:
«В основном от голода страдали те, кто прибыли в лагерь упитанными и имели достаточно пищи еще в окружении под Сталинградом. Одним из них был Лойсль из Граца, унтер-офицер из отдела снабжения. Он был прекрасным парнем, обожавшим свою жену, но мучительно страдал от голода. Весил он 95 кг при росте 1 м 75 см и невероятно быстро отощал. Его состояние стало быстро ухудшаться, он еле передвигал ноги, а под конец мог ходить, только опираясь на мою руку. Однажды Лойсль лег рядом со мной на пол и заснул. Вдруг я услышал, как он заговорил во сне, и лицо его сияло блаженной улыбкой. Проснувшись, он находился еще во власти грез и не мог сразу прийти в себя. Лишь через некоторое время он узнал меня и людей вокруг.