Получать орудия и автомобили для своего подразделения, «подогрев» кого следует, — как же такая неприглядная реальность не соответствует представлению о немецком порядке и идеально работающей германской военной машине! Правда, происходило это в 1944 году, когда Красная Армия уже эту машину изрядно попортила…
Зато после такого приобретения машин и орудий за шнапс и сигареты Винцер получил пропагандистское утешение.
«В совещаниях, которые я созывал, почти всегда принимали участие командиры взводов, военные инженеры из мастерских, врач и командир подчиненной мне противотанковой артиллерии укрепленного района капитан Лангхофф, а также обер-фельдфебель Май, которого мы считали чем-то вроде заместителя офицера.
Однажды в нашем кругу появился новый офицер. Он только что получил крест за военные заслуги.
— Господин капитан, я прикомандирован к вашей части на четыре недели в качестве национал-социалистского офицера по идеологической работе.
Он представился отдельно каждому из присутствовавших, сообщая свою фамилию и отвешивая поклон, по его мнению, подчеркнуто корректный, а на деле выглядевший совершенно нелепо.
Фамилию этого лейтенанта я позабыл, но отнюдь не забыл, как он раскланивался и что вслед за этим произошло.
— В чем, собственно, заключаются ваши задачи в качестве национал-социалистского офицера по идеологической работе?
— Господин капитан, это невозможно определить в немногих словах. В основном мы обязаны внушать уверенность в конечной победе германского оружия.
— О каком оружии вы говорите — об имеющихся у нас дрянных пушках, для которых почти всегда не хватает боеприпасов и нет необходимых тягачей?
— Я ведь говорю образно, господин капитан. Я имею в виду победу германского дела. А что касается тягачей, то они нам больше не нужны. Мы больше не будем отступать. В этом я сумею убедить солдат.
— Как вы себе это представляете? Как вы убедите солдат?
— Я буду делать в ротах доклады, господин капитан.
— Нет, любезнейший, из этого ничего не выйдет. Когда нужно сделать доклад, то с этим справляются мои командиры. Вы, кстати, артиллерист?
— Нет, господин капитан.
— Ну вот видите, я не могу даже вас использовать в качестве командира взвода. Но я могу вам порекомендовать лучшее занятие. Наш интендант совершенно бездарен. Вы могли бы ему помочь добыть сносное продовольствие, сигареты и барахло. Ведь у вас есть связи, не правда ли? Отправляйтесь и рапортуйте о своем прибытии в обоз!
Он ушел, пылая гневом. Со злорадством я глядел ему вслед. Я чувствовал свое превосходство над ним, понимая, что мой суровый фронтовой опыт весомее, чем его политический пафос. Я посмеялся над видимым противоречием между теорией и практикой, а по существу, я был ненамного проницательнее этого офицера по идеологической работе. Лучшее вооружение, которому я придавал столь большое значение, в такой же мере не могло внести решающие изменения в ход войны, как и его лживая пропаганда. Мы оба боролись за одно и то же дрянное дело, обреченное на неизбежное поражение, и мы оба тогда этого не понимали.
Между тем его рапорт о моем „бесстыдстве“ попал к подполковнику фон Леффельхольцу. Следующей инстанцией была корзина для бумаг. Тем не менее нахлобучка как знак предупреждения меня не миновала. Леффельхольц также умел высказываться твердо и определенно. „Офицер по идеологии“ больше не показывался в моей части. Нас это не огорчало.
Да мы больше и не вспоминали о нем; 13 января 1945 года (Винцер немного напутал, на самом деле 12 января. — Авт.) началось новое большое наступление Красной Армии, и мы снова начали драпать»[98].
Конечно, большого ума был пропагандист, объяснявший опытным боевым офицерам-артиллеристам, что тягачи им больше не нужны, поскольку «мы больше не будем отступать». Как вообще «офицер по идеологии» представлял себе действия артиллеристов в бою? Такие персонажи в сочетании со скверным обеспечением действуют особенно раздражающе.
В последний раз с нравами снабженцев вермахта Бруно Винцер столкнулся сразу же после разгрома Германии. Он оказался в британской зоне оккупации.
«У меня не осталось ничего, кроме моей военной формы. Но никто не спрашивал меня, откуда я и куда иду, когда я бродил по улицам Фленсбурга. Однако на стенах домов и на заборах были расклеены объявления с требованием сдать все оружие — за хранение оружия угрожал расстрел — и с предупреждением, что запрещается с наступлением темноты выходить из домов; за нарушение полагалось тюремное заключение.