Глава 2
Не стану кривить, уходить от факта, признать необходимо: я не единственный здесь. Со мной на судне - моя жена, Раиса.
Тучная женщина, с круглыми гладкими руками, безресничными глазами, которые кажутся наивными.
Но в них особенная колкость, сложность. Если бы я мог разобрать…
Она всегда что-то недоговаривает, как и недоедает. Куски хлеба, порции еды выливаются в таз бессмысленно, не добравшись до рта.
Чаще всего она пропадает на камбузе сутками среди замасленных кастрюль, тряпок, обрезков продуктов, в дымном вареве супов.
Ее тело пышет тошнотворным отварами, коих однообразный запах я не пере-ношу.
- За что ты меня ненавидишь? - Спросила она однажды, громко смеясь.
Во рту ее что-то ворочалось, но усмешка не могла спрятаться и за это.
Мне хотелось крикнуть ей что-то, развернуться, убежать, но я … не я помню ее мгновенный нокаут сковородкой, от которого до сих пор не пришел в себя.
Челюсти этой здоровой женщины замедляются и все, что было, проталкивается кусками в горло.
Она знает, чувствует, как я не люблю ее, ненавижу. Но мне приходится… И мое каменное лицо скрывает смирение судьбы.
Она смыкает рот, делает безличным лицо. Ей плевать. Она отворачивается к своей разделочной доске, рубит овощи.
Нервно подергивая скулами, мне хочется говорить, говорить ей какую-нибудь гадость, назвать ее подлой, грязной. И за что мне такое?
Слабый человек? Что есть слабый человек? Неверность самому себе?
Она бдит. В руке ее нож переходит теперь крошить головку лука. И я вижу, как рука ее то и дело поднимается, чтобы утереть слезы. Двигаются широкие плечи ее.
Наверное, я слишком часто думаю о ней. Но о чем же еще?
«Она мне не жена, никто …» - говорю я себе который раз, и с души на долю секун-ды сваливается валун.
Я чувствую миг. Мое воображение рисует мне другую женщину. Другую.
И мне кажется, что я очень хорошо ее знаю, ту, или знал?
Из-за спины Раисы вижу, как что-то снова принялось переваливаться за ее щека-ми, и она громко при том, нагло цокает языком, избавляясь от кусков застрявшего в зубах.
- Когда они уже наедятся? - Спрашиваю я громко.
- Животные? Они должны есть, дорогой. Они должны быть сыты. Кушать- святое. Ты же кушать любишь, а? - Она оборачивается на секунду ко мне и вполоборота. Ей довольно, чтобы смерить несчастную фигуру мою, бросить упреждающий взгляд.
Но в этот раз она особенно внимательно фокусируется на мне.
Ей удается, как никогда отловить мое перекошенное, неудовлетворенное лицо.
Но равнодушно, она возвращается к своей работе, снова цокая языком. Предплечье руки сильно болтается вокруг кости, своей оси.
- Ты же знаешь, сколько нам плыть? - Спрашиваю я. – Зачем скрывать?
- Откуда ж мне знать? Я кормлю тебя и этих свиней и все.
- Черт возьми! Да когда это кончится?
- А ты не кричи, мальчик... - Она произносит это томным голосом и едва слышно. Я слышу.
- Я знаю ровно столько, сколько ты. Кушать будешь?
Мне удивительно, как человек находит такие развороты в действиях, речи, что можно испытывать просто внутреннее содрогание, вулкан внутри.
Мне кажется там, на ее лице, повернутом к отделочной доске живет усмешка. Вновь и вновь. Она даже руку подносит ко рту, чтобы подправить ее.
К моему горлу подступает муть, и обида в глазах.