Теперь со времени его приезда прошло уже около часу, и Юрьев, предоставленный самому себе, с усмешкой думал о своем недавнем волнении и с недоумением - о том, как непохоже то, что он видит, на то, что он себе представлял.
В доме Марьи Львовны в разные дни можно было встретить самых разных людей. За чайным столом, где вчера откровенничал, щурился и, произнося имя "Никки", скорбно пожимал плечами либеральный великий князь, - завтра сидел господин в очках, цитирующий Маркса или Плехано-ва и иногда, позабыв, где он, обращавшийся к собеседнице: "товарищ", а послезавтра, там же, лепетала по-английски птица в скромном парижском тайере, залетевшая из того мира, которым Марья Львовна откровенно пренебрегала и звала камарильей, но с которым у нее оставались очень прочные, в любую минуту могущий быть приведенными в действие связи и, слушая птичью болтовню, Марья Львовна думала, что гостью пора как-нибудь вежливо выпроводить: сейчас должен был явиться один "мистический анархист" - человек очень умный, но производивший непрерывно сухой стук - он носил целлулоидовые манжеты.
Все эти разные люди каждый по-разному были приятны Марье Львовне; все они были ей одинаково безразличны. Как всякий деятельный по природе человек, осужденный на праздность, она "убивала время" способом наиболее верным в ее положении: читала разные книги и встреча-лась с разными людьми. Кроме убиванья времени, в последнем она находила еще одно развлече-ние старое как мир и безошибочное - отыскивать в других собственные слабости и (в зависи-мости от склада ума) посмеиваться над ними или осуждать их. В характере Марьи Львовны было мало желчи - она больше посмеивалась.
Общество, собиравшееся в Палицынском особняке по пятницам, отчасти было синтезом этого пестрого и обширного знакомства. Но только отчасти. По пятницам гости приглашались по особому подбору. Подбор этот делал князь Вельский.
О пятницах этих не бывавшие на них говорили разное. Одни толковали об афинских ночах, другие о хлыстовских бдениях, третьи намекали, что есть вещи, за которые во время войны следует вешать, и что вещи эти не чужды иных великосветских гостиных. Как это часто бывает, самыми неопределенными сведениями о сути дела располагали как раз люди, стоящие к нему ближе других, т. е. сами участники пятниц. Если у князя Вельского и была система, по которой он подбирал приглашенных, если в этом подборе и была какая-нибудь особая цель - о ней можно было лишь строить неопределенные догадки. Ничего особенного на пятницах не происходило. Собирались разные люди, разговаривали и пили чай. Несколько странным могло показаться, что люди эти были как будто чересчур уж разные, да еще что в их разговорах сквозило иногда не совсем обычное в стране, ведущей войну, отношение к этой войне, как к злому, глупому и неправому делу.
Юрьеву было скучно. Он прохаживался по комнатам, рассматривал гостей, прислушивался к разговорам, и все одинаково ему не нравилось.
Старомодные люстры сотнями желтых свечей освещали штофные стены и китайские вазы по углам, может быть и очень редкие, но на вид совершенно такие же, как в чайных магазинах. От этой вылинявшей роскоши веяло унынием и холодом (холодно было и в прямом смысле - особенно от окон заметно дуло). Гости были скучные и все они выглядели так же уныло и холод-но, как комнаты, в которых они прогуливались и сидели. Некоторых Юрьев знал в лицо - это были люди с именем, связями и деньгами - но наметанным глазом он отлично видел, что все они из той породы, к которой не стоит и прислуживаться - все равно не попользуешься ничем. По его определению, все это были "крючки" или "масоны", что в переводе на обыкновенный язык обозна-чало людей черствых, уравновешенных, расчетливых, склонных к высоким материям и неизменно отказывающих, когда у них (как бы грациозно это ни делалось) просят в долг двадцать пять рублей. Вели они себя соответственно. В одной из унылых гостиных человек пятнадцать, собрав-шись кружком около какого-то хама в поддевке и высоких сапогах, внимательно слушали его болтовню о книге голубиной, Новом Иерусалиме и еще черт знает о чем. То, что люди с деньгами и именем не только не сторонились этого юродивого (и как он попал сюда - вот тебе и велико-светский дом), но напротив, глядя ему в рот, его слушают - подтверждало полностью мнение Юрьева, что все это скряги и крючки. В другой комнате сама Палицына вела общий разговор - это тоже был разговорчик! Когда Юрьева ей представили, она усадила его по соседству с собой, и пока не вышел счастливый случай уступить место какой-то даме, он чувствовал себя точно на уроке китайской грамоты. Хозяйка сыпала: "ревизионизм", "эмпирио-критицизм", "эксплоатация", гости приятно поддакивали: "прибавочная стоимость".
И повсюду было приблизительно то же. Где кружком рассуждали о разных баобабах, где по двое, по трое шептались, должно быть о том же, попивая чай, который на серебряных безобразных подносах разносили лакеи (лакеев было действительно много, точно на приеме в посольстве) вмес-те с пастилой, орехами, булочками, вообще разной дрянью. В довершение всего этого, буфетчик в столовой так прямо и спрашивал - "какого изволите?" и, смотря по вкусу, разливал по желтым с гербами бокалам сухарный или клюквенный квас.
Юрьеву становилось все скучней. Он начинал злиться. Даже князь куда-то исчез. Юрьев расчитывал уехать вместе с князем - это означало (он уже привык к этому) ужин у Донона, шампанское, сигары, сторублевку, а то и две, сунутые в жилетный карман с милой дружественностью дядюшки, балующего племянника и теперь еще - возможность разговора, который все объяснит. Но князь исчез, от окон дуло, скука была адская, буфетчик спрашивал "какого изволи-те?" и от себя рекомендовал сухарный. "И зачем князю понадобилось тащить меня сюда? - с возрастающим раздражением думал Юрьев, беря от нечего делать с подноса тянучку.
Мысль, что князю это все-таки зачем-то понадобилось, ничего не объясняя, только усиливала нудность других таких же, на все лады уже передуманных мыслей, и Юрьев от нее отмахнулся. - Но все-таки как глупо, что князь исчез. Впрочем, черт с ним - не сегодня, так завтра. Что же, удирать по-английски, что ли? Подожду еще полчаса и марш - решил он, заглядывая в длинную, плоскую, похожую на гроб витрину. - Неужели все настоящее? Со вспыхнувшей вдруг жаднос-тью наклонился он ниже к стеклу, за которым на бархате лежали камни, табакерки, миниатюры, неоправленные драгоценные камни. - Неужели все?.. Тысяч на пятьдесят, если не больше. Надавить стекло и... мелькнуло в голове тревожно и отчетливо, вместе с таким же тревожным и отчетливым сознанием, что сделать это немыслимо.