Так смотрел на женщин он, так смотрели все его друзья, так уже, вероятно, придумал Бог, когда создавал мир, Петербург, женщин, шампанское, училище Правоведения и самого Юрьева. И вот, встретившись с Золотовой, Юрьев, впервые в жизни, с неприятным удивлением чувствовал, что начинает терять голову.
Они познакомились две недели тому назад. Золотова была ветрена, мила, безразлична. К ней можно было ездить когда угодно, говорить о чем угодно, можно было трогать ее за колени или протягивать ей в двери ванной халат. Но дальше... дальше шла глупая путаница. Впервые в жизни он как мальчишка робел, заливался то нежностью, то раздражением и не знал, что делать. И Золотова, как мальчишку (так он с раздражением думал), водила его за нос.
Это было дико, непонятно; это было похоже на чувства влюбленного, как они описываются в романах. Чувства, которые Юрьев искренно считал вымышленными, и, читая, всегда пропускал вместе с описаниями природы.
- Ну и не приедет, увижу завтра. Что за сантименты,- думал Юрьев, как от мухи отмахива-ясь от назойливого ощущения тревоги. Кланяясь и целуя ручки дамам, он стал пробираться через толпу гостей в угол залы, где стоял хозяин, розовый молодой человек в жилетке персикового цвета и в визитке. Ванечка тоже заметил Юрьева и двинулся ему навстречу, глядя в золотую лорнетку (с простыми стеклами - зрение у Ванечки было отличное) и улыбаясь приятной, несколько телячьей улыбкой.
II
Гостей было много - человек сорок. Большинство толпилось в овальной зале, где был на заграничный манер устроен буфет с сандвичами и сладостями и бритый, лысый, слегка косой и поэтому напоминавший китайца дворецкий разливал шампанское.
Общество, толпившееся на фоне желтых атласистых стен, выглядело совершенно так же, как выглядит в любой стране, на любом приеме изящное и благовоспитанное общество.
Это был мир, который люди, стоящие или считающие себя стоящими выше него, называли богемой, и богема, та богема, которой с выигранных в железку или прехваченных "до завтра" сотенных перепадали иногда трехрублевки: "не стесняйтесь, мой дорогой, очень рад", - считала светским, особым миром, оказавшийся бы, пожалуй, центральным на карте петербургского общества, если бы кто-нибудь вздумал ее нарисовать.
В самом деле, от Зимнего дворца - до "двенадцати лет с лишением всех прав", от редакторс-кого стола могущественной газеты, веленевый экземпляр которой разворачивает утром сам Император, - до крапленой колоды в ласковых пухлявых ловких пальцах; от вершин успеха до кокаина, ночлежки, смерти под забором - можно было бы, где зигзагами, где и по линейке, провести воображаемые линии. Здесь они как раз перекрещивались. До дворца и до каторги, до собиновских триумфов и до ночлежки здесь было, приблизительно, одинаковое расстояние.
Молодые люди в изящных жакетах и смокингах, господа постарше бюрократического вида, дамы, несколько гвардейцев, два-три благосклонных или насупленных старца, сдержанные улыбки, учтивый говор, дым египетских папирос - все, словом, гости и обстановка, - ничем не отличались от тех собраний, к которым вечера Ванечки относились, как подражание относится к оригиналу. Пожалуй, подражание выглядело даже блестящей, чем следовало. Пожалуй, набивший глаз наблюдатель (им мог быть и был, должно быть, похожий на китайца дворецкий, недавно переманенный Ванечкой из одного чрезвычайно "хорошего" дома), - не зная, кто эти люди, не заглядывая ни в их карманы, ни в их мысли - заподозрил бы подлинность картины, именно вследствие ее блеска: в нем было что-то ненатуральное. И если дворецкий действительно занимал-ся наблюдениями, он припоминал, вероятно, что гости его прежнего хозяина неуклюжей кланя-лись, громче сморкались, костюмы на них сидели мешковатей, и проборы были приглажены хуже.
Не все, конечно, из гостей Ванечки (он искренно считал, что собирает у себя самые "сливки"), были вполне мошенниками. Напротив, таких можно было пересчитать по пальцам. Седоватый господин, породистого и высокомерного вида, с рубцом на лбу, чистивший грушу, был матерым шулером: рубец, похожий на след от сабли, был следом от подсвечника. Старичок в очках, похо-жий на сенатора, пивший мелкими глотками чай, за много лет практики достиг редкого опыта в сводничестве. Еще два-три персонажа были того же приблизительно полета. Несколько больше, чем жуликов, находилось здесь людей вполне порядочных, но тоже немного. Большинство же было вроде Юрьева: чем станет любой из них лет через десять - вице-губернатором или арестантом, зависело целиком от случая.
Дам было меньше, тип их однообразнее. Все они были как-то на одно лицо. Некоторые были красивы, иные почти уродины. Уроды, впрочем, все держались под красавиц, и эта манера, у иных очень искусная, действительно, не то что уменьшала, но как-то отодвигала на второй план, делала несущественным уродство. Почти все были одеты с причудливостью, на которой тоже был налет однообразия, несмотря на различие туалетов и их цен. И дорогое, впервые надетое платье, и подозрительное, видавшее виды, купленное ношеным, не бывшее даже в чистке, пахнувшее еще чужи-ми духами и чужой кожей - выглядели, как-то одинаково, может быть потому, что в каждой, одетой сегодня у Бризак, чувствовалось, как она вчера, пока ей еще не посчастливилось, - рылась в лавке старьевщика, в душно пахнувшем ворохе, отыскивая такие же чужие тряпки и так же надевала их, не испытывая ни стыда, ни отвращения, только досаду: что "вот везет же другим".
Общее у этих молодых и полумолодых женщин было и еще "что-то" в выражении лица, манерах, походке, что-то неуловимое, но явное, что роднило их всех между собой и, напротив, должно было (также неуловимо и явно) отличать каждую в театре, в уличной толпе, в любом нейтральном человеческом сборище. Иные были (или назывались) актрисами или ученицами балетных студий. О некоторых, если спросить, говорилось: "Эта? Это королева бриллиантов".
Юрьев допил вино и, пробравшись через толпу, вошел в голубую гостиную, за которой начинался ряд других розовых, зеленых, китайских, убранных со всевозможной затейливостью и тоже сверх меры уставленных цветами и освещенных. Юрьев был недоволен собой. Неожиданно на него нашло вдохновение. Денег не было, деньги были ужасно нужны. Глядя на розовую теля-чью улыбку Ванечки, он вдруг придумал спросить у него тысячу рублей (благоразумие говорило, что тысяча слишком много и вернее просить пятьсот, но пятисот не хватало даже, чтобы распла-титься с Яковом). Теперь по той легкости, даже торопливости, с которой Ванечка, услышав прось-бу, увел его в кабинет и, извиняясь, что нет наличными, выписал чек, - было видно, что он дал бы и полторы, пожалуй даже две, и деньги эти Юрьев проворонил. К раздражению, что спросил мало, примешивалось все то же беспокойство, связанное с Золотовой, запахом ее духов, ее коленя-ми, тем, что она не приехала. Первый час - не стоит и ждать. Ну, и черт с ней. Деньги есть, завтра повезу ее ужинать и... Хватит валять дурака - рассуждал Юрьев, нарочно, с удовольствием думая о Золотовой самыми грубыми мужицкими словами.