– Да бают: не для земли тяготу приходится принимать, а для славы царевой, для величанья Москвы и князя московского великого же… Так им не надобно…
– У! гады ядовитые… Раздавил бы их!
– Государь!
– Ладно, ладно, Алеша!.. Не ворчи! Сказал: потерплю… авось когда-либо еще сочтемся… А теперь… теперь, как думаешь? А, Алеша? Что им, собакам? Какую кость кидать?
– Да что, государь… Думается, как на Москве толковали мы, так и сделай… Переписать всех вели, кто за тобой пойдет, да пообещай на свой кошт их взять, как только под Казань дойдем Божиею милостью…
– Слышал, боярин? Ступай и объяви им так, этим лизоблюдам, земли своей предателям и погубителям, июдам окаянным!.. – срывая в проклятиях сердце, приказал Иван.
Средство повлияло. Все почти бунтующие снова сошлись в ряды и последовали за царем, как только узнали, что им пообещано.
И сколько потом ни косилось на них остальное войско, называя «дармоедами, прихлебателями», новгородцы шеляга своего не потратили больше на этой войне, все шло им из царской казны, из Ивановой.
Не медля ни минуты, двинулся царский отряд в поход. Не малое расстояние приходилось пробираться сухим путем, по неизвестной местности, где порой нельзя было и припасов купить для людей, а приходилось охотой и рыбной ловлей жить. Но в двадцать два дня – делано верст было до двадцати пяти ежедневно – совершили русские свой путь…
Медленно и неотразимо надвигалась грозовая туча на Казань с московской стороны… И все окрестные, горные и кочевые, племена зашатались, словно спелые колосья под грозой… То и дело являлись князьки, и сеиды, и мурзы городецкие, темниковские, черемисские и мордовские: с победой над крымцами царя Ивана поздравляли, верность свою обещали и помощь против Казани. Давно известно: татарину кто больше дал, тот его и брал!
Ему «теньга брат родной, а пожива матушка»!..
Все горные племена отошли от Казани, к свияжским воеводам с повинной явились…
Наконец и царь до Свияги дошел. За две версты вышли воеводы встречать Ивана.
В сверкающем вооружении, окруженный блестящей свитой, Иван увидал впервые тот город, который сам заложить приказал на гибель Казани, как оно теперь и выходило! На высоком холме, на самой вершине его и по скатам виднелись новые срубы жилищ и церквей среди густой еще, хотя и осенней зелени. У реки, внизу, на далекое пространство – шатры белеют, стан раскинут русский. Вот он, рубеж между Европой и Азией. Так, должно быть, некогда и любимый полководец Ивана, Александр Македонский, стоял на одной из вершин Рифея и собирался покорить весь мир, вслед за Азией, на которую ополчил свои непобедимые фаланги. Сладкое, глубокое волнение наполнило грудь царя… Забыты все тягости пути, все опасности и тревоги, минувшие и предстоящие впереди. Царь счастлив! Он совершенно счастлив! Он уверен, что его ждет победа и слава. Да как же иначе? Вон со всех сторон только и слышно что о чудесных знамениях… Даже в самом бурливом Новегороде чудо объявилося. Пономарь церкви во имя Зачатия святой Анны до заутрени в храме свет видел нездешний. Святитель какой-то предстал и звонить ему велел. Смущенный служака отвечал: «Как могу звонить без приказа Протопопова?» Но дивный гость отвечал: «Звони скорей, не бойся! Мне некогда! После службы торопиться мне надо под град Казань… на помощь царю и государю вашему, Ивану Боголюбивому всея Руси…» Сказал и исчез…
Значит, сами силы небесные идут на помощь замыслам царя. Чего же тут бояться?
И молча стоит, глядит Иван на Свияжский городок, глядит в ту сторону, где берег казанский синеется…
– Государь! – осторожно заговорил окольничий боярин Федор Григорьевич, отец Адашева. – Как пожалуешь? Ночлег тебе в городке изготовлен, в доме у протопопа соборного… Лучший двор, какой нашелся… Уже вечер близко.
– Мы в походе! – живо отозвался царь. – Шатер нам пускай размечут. Царь при войске живет. Какая воинам доля, так и вождю подобает!.. – невольно повторил Иван слова великого македонца, сказанные им, когда ему одному подали пить на виду умирающих от жажды солдат…
Одобрительный говор прошел между воеводами и князьями, блестящим кольцом окружающими державного вождя. Быстро и в войске весть разнеслась:
– С нами в шатрах царь стоять пожелал!
И позабыли свою усталь измученные люди; словно дети, утешенные новой игрушкой – любовью, вниманием к ним верховного вождя…
13 августа, в субботу, пропировав в шатрах накануне весь день с воеводами, вошел торжественно Иван в свой новый Свияжск-городок. Колокольным звоном, хоругвями и иконами, крестным ходом духовенство и горожане встретили царя.
А там, через неделю и за Волгу войска перевалили, за последний рубеж, отделяющий русскую рать от Казани.
Еще неделя прошла. Вызовами и переговорами обменялись казанский и русский цари… Обычай исполнили.
Русские стали места вкруг города занимать, окопы копать, валы насыпать… И немало еще недель затем прошло. Незаметно глубокая осень надвинулась, холодная, дождливая, какая всегда бывает в этих болотистых, дремучих лесах…
Крепко обложила Москва Казань-город. Да и татары упрямы: бьются, не сдаются.
А выхода им все-таки нет никуда! Где пробиться, если всех-то воинов тысяч тридцать в городе, в крепости казанской, а кругом полтораста тысяч облегло… И с большими пушками, с осадными орудиями… А царь, изменник казанский, Шах-Али, когда убегал из юрта, последние пушки татарские попортил, как Адашеву и пообещал. И обороняться татарам почти нечем. А осада без конца тянется…
Куда ни глянь – палатки, шатры русские белеют; ряды туров, корзин плетеных, землей набитых, видны. Словно змеи темные, извиваются они длинными изгибами. А за турами – неутомимые черти, гяуры со своими пищалями, да бердышами, да со всяким оружием…
Еще 23 августа полки разместились так, как Иван с воеводами установил. На Царевом лугу, против города, от Волги-реки – царь со своим Царским полком и с хоругвью священной, со знаменем царским, осененным тем самым чудотворным крестом, который был еще у Димитрия-князя на Дону.
Широко сначала стояли русские войска. Но понемногу все уже стягивалось кольцо…
Полтораста тысяч сошлось воинов, не считая челяди при служилых людях, не считая обозных и ремесленных людей. А с этими и все три сотни тысяч наберется. Целый полотняный и дощатый город, больше самой Казани, в ночь одну вырос у самой Волги, где раскинули свои лавки и склады приехавшие за войском купцы и торговцы провиантом.
Каждый десяток ратников должен был выставить по одной туре, наполненной землей, да все без исключения воины обязаны вытесать и принести на место по бревну для осады, для завалов и стен, для бесконечного тына, который второй стеной обежал все крепостные твердыни казанские, преграждая всякий доступ к осажденным.
В глухую ловушку попали казанцы…
А за тыном, словно кроты в земле, роются русские, все ближе к стенам подбираются… Ни вёдро, ни дождь не остановят их работы.
Да не много и видели светлых дней русские с тех пор, как под Казанью стоят.
Шаманы и дервиши мусульманские, которых много засело в осажденном городе, каждое утро стали на заре взбираться на городские стены и, на виду у русских, вертелись, заклинания громко выкрикивали, творили какие-то обряды таинственные. Словно накликанные этим чародейством, тучи вставали с Волги-реки, потоки дождевые с неба падали, заливая низкие места под городом, где раскинулись станом полки московские. Ров вокруг города переполнен водой… Даже в тех шатрах, которые расставлены осаждающими на более высоких местах, и там все мокнут до нитки под ливнями холодными, осенними.
Плохо в шатрах, особенно в бурные, ветреные дни. Холодная, дождливая осень царит, какая редко и бывала в этих местах. Бури начались… В одну ночь ветер был так силен, что опрокинуло даже большой, тяжелый шатер царский, и, вскочив в испуге, Иван остаток ночи провел в походной церкви, тоже в шатре устроенной, пока приводили в порядок его ставку.