А Кеони еще не появлялся. Возможно, и не появится.
Выбросить бы из головы упертого мальчишку. В отряде третьего шеара было больше сотни стихийников, каждого из них он знал по имени, помнил, кто, когда и откуда пришел. И в один день простился со всеми ними без сожалений. Вот и тритона туда же! В другую жизнь, которую тот сам для себя выбрал.
Но не получается.
«…Самое важное для меня — ты. Но это не значит, что ни о чем и ни о ком другом я не думаю.
Мне казалось, что времени, отпущенного Огнем, должно хватить на то, чтобы разобраться в тех непростых отношениях, что сложились у меня с друзьями и семьей, но теперь уже сомневаюсь в этом.
С теми, кто пришел, все просто. Не понадобилось ничего объяснять и доказывать, ни мне, ни им. Если мы и были виноваты в чем-то друг перед другом, это осталось в прошлом. А с остальными… Я ведь не могу покинуть свой мир. А если бы и мог, не уверен, что решился бы на первый шаг. С Кеони — возможно…»
Быть может, он и приходит.
Он. Они…
Стоят рядом, на расстоянии вытянутой руки, смотрят на него…
Раньше Тьен чувствовал их. Стихийников поблизости, шеара — еще в момент перехода. Теперь нет. Теперь его мир внутри него, а они — снаружи, никак не ощущаемые до тех пор, пока сами не дадут о себе знать.
Из-за этого он постоянно настороже. Прислушивается. Оглядывается.
Следит за собой ежеминутно.
Сдерживается, когда накатывает вдруг, и хочется расшвыривать в бессильной злости мебель, кричать и биться о стены…
Это — слабость. Нельзя поддаваться.
Нельзя чтобы кто-нибудь видел его таким.
Но приступы внезапной тоски или раздражения случаются все чаще…
Три цикла. Тридцать шесть лет.
Он сам придумал, что тяжело будет только в первый год, и с тех пор ежедневно убеждает себя в этом.
Первый год. Может быть, еще второй…
А потом он привыкнет.
Он уже привыкает.
К одиночеству.
К кажущемуся пустым дому, который оживает лишь от его прикосновений.
К тишине, такой оглушительной, что ни звук его шагов, ни стрекот пишущей машинки, ни голоса, что хоть изредка, но звучат здесь, не способны ее разогнать.
Он говорит себе, что это — кризис. Как при болезни. Надо переждать, и станет легче…
А когда Эйнар, придя в очередной раз, прощается, едва ли не хватает того за руки, чтобы умолять задержаться еще ненадолго…
Странно, всегда был одиночкой, а тут… Видимо, быть одиночкой в толпе проще.
А ведь еще и года не прошло. Только весна…
Вернее, была бы весна.
Но он все равно объясняет свое состояние сменой сезонов. По весне всегда случаются недомогания, простуды или неуместные влюбленности.
Страхи, что посещают его с недавних пор, Тьен тоже называет весенними. Ждет лета, чтобы избавиться от них…
— Что тебя беспокоит? — спрашивает как-то Лили.
— Ничего, — улыбается он в ответ.
Альва слышит ложь, но не задает больше вопросов. А сам он не скажет.
Такое нельзя рассказывать.
И писать нельзя. Потому он не пишет уже несколько дней… или недель… Боится, что мысли сами собой просочатся на бумагу, и Софи узнает…
Не узнает, он понимает это. Но все равно боится.
Боится, что не выдержит.
Нет, даже не так. Боится, что не захочет выдержать.
Что однажды, увидев брата или кого-нибудь из друзей, любого из них, живого и живущего настоящей жизнью, в настоящем мире, а не в городе-призраке, захваченном тишиной, подумает, а не совершил ли он ошибку. Не поторопился ли, соглашаясь на условия предвечных?
Боится, что придет в голову глупая мысль, будто он мог обойтись и без Софи.
Кто она такая, если разобраться? В какой миг и почему он решил, что только она одна ему нужна? Ведь ничего в ней нет особенного, и даже свет ее — отнюдь не что-то невероятное, хватает и в этом мире и в других чистых и светлых душ. А она совсем обычная. И, что еще хуже, привыкла быть такой, ей это нравится. Мысли простые, мечты мелкие. С занавесками этими носится, никак цвет не выберет, клумбы затеяла новые разбивать… А когда думает, что ее не видит никто, в зеркало смотрится и нос трет, будто надеется стереть крохотные, незаметные почти веснушки, еще и читает всякую ерунду в мягких обложках…
Нет, он не думает так. Но боится, что начнет думать. Сомневаться в ней. В себе.
Что не вынесет этих мыслей. Захочет свободы. Жизни. Выпустит из силков времени остановившийся мир и нарушит тем самым договор.
Софи никогда уже не вернется, а он… Он не выдержит снова: сорвется — во тьму ли, в пустоту… или пулю себе в лоб пустит…
А ведь и года еще не прошло.