Я ушел и не оборачивался до самого березняка.
— Благодарствуем за чай-сахар, — сказал Жора. Он лежал там же и так же вытягивал ноги к костру, только от носков пар уже не шел.
— Ну чё ты, Жорик, не за что…
Не надо этого делать, лишнее, подумал я. Но все-таки слазил в «нутро» и достал фотоаппарат. Снял крышку с объектива и начал протирать линзу кусочком замши. Это был большой, сильный объектив «Гелиос-40». Он производил впечатление. С тех пор как я начал заниматься фотографией, у меня перебывало множество фотоаппаратов. «Зенит» с «Гелиосом» оказался самым лучшим: он устраивал меня универсальностью, качеством негативов и надежностью. Единственное плохо — он тяжеловат. На острове, где последние три года я собирал пейзажи для своего фотоальбома, тяжесть аппарата часто мешала в съемках труднодоступных мест и уголков природы.
Будет мешать и сейчас, хотя я задумал снять не совсем пейзаж. Нечто другое…
— Жора, — сказал я, — если рыжая твоя милость будет не против, я сфотографирую вот этот пейзаж вместе с твоим мужественным лицом!
Жора лежал и курил, рассматривая листву и небо над головой. Он был без штормовки, и расстегнутая до пояса клетчатая рубашка обнажала мощную грудную клетку. Он повернул лицо, начал рассматривать меня.
— Тебе на чё?
Я взвел затвор, установил выдержку и диафрагму. Освещенность сейчас хорошая, и для большой глубины резкости вполне хватает.
— Собираю, — сказал я. — Если доведется быть на маяке, то я подарю тебе твой портрет на память об острове Карагинском. Чуешь?
Жора рывком сел.
— Кончай валять дурочку. Зачем тебе моя рожа, Валя?
Уже слышалось потрескивание сухих веточек на склоне.
Я сел на траву метрах в двух от рюкзака, навел на резкость по шкале, держа аппарат между колен.
— Я же тебе все объяснил, Жора. У меня иногда неплохо получаются портреты.
Зоя подошла к рюкзаку и склонилась над ним с полотенцем.
Я поднял аппарат. В зеркале была видна ее голова на переднем плане, а на заднем — лицо и фигура лежащего Жоры. Это то, что мне было нужно.
Я нажал кнопку и увидел, как Зоя вздрогнула, словно от пощечины, и выпрямилась.
— Выдержка одна сто двадцать пятая, — объяснил я.
Зоя была спокойна, только и ее природный таитянский загар не мог скрыть, как бледна она. У меня опять дрогнуло что-то внутри… Зря ты, Валентин…
— Хорошо, Жора. Теперь позвольте крупным планом?
— Га, — сказал Жора тихим голосом, — давай, щелкай.
Он смотрел исподлобья на Зою, совсем как тогда Маркел на меня, но только у Жоры глаза другие…
Я запечатлел его вот так, со взглядом исподлобья.
— Благодарю, Жорик. Ты понятливая модель.
— Я не модель, — ровно сказал он, — и не называй меня Жориком, ты еще юноша.
— Вставай и обувайся, Жора, — сказала Зоя, — нам пора идти.
Я стоял немного сзади и не видел ее лица. Зато видел Жорино. Он разглядывал ее. Жора любит все разглядывать, подумал я. И все-то он разглядывает, и каждый раз по-новому.
Потом Жора лаа-а-сково улыбнулся, отвел глаза от Зои и потянулся за сапогом.
Они уходили до самого устья по разным сторонам колеи, а не по одной, как шли сюда. И не оборачивались.
Я повесил бинокль и вытащил сигарету.
А все-таки зря…
4
Против течения, особенно в глубоких местах, было очень тяжело идти. Вокруг сапог взвихривались бурунчики, и чувствовалось живое сопротивление воды.
Я не видел тогда Жору в партии Карины до самого своего отлета. Может, был еще один вертолет после того, как я улетел? И Жора попал в партию с ним? И встретился на острове с Зоей?
Я остановился перед глубокой ямой, в которой стоял косяк горбуши. Темные спины рыбин были хорошо видны в прозрачной воде. У них шевелились плавники и трепетали хвосты, удерживая горбушу без видимого усилия в несущейся воде. Некоторые из рыб резко отплывали в сторону, но тотчас же становились головой против течения.
Горбуши было очень много, десятков семь — девять, и снизу подходили все новые рыбины. Косяк шевелился в яме темной массой. Одни уходили вверх искать ямы посвободней, другие оставались. У многих рыб спины были ободраны, и виднелось нежное мясо. Они уже успели побывать в сетях, вырваться из чьих-то зубов, ранились о коряги и камни, прежде чем приплыли спустя два года в ту же речку, из которой вышли мальками. Тот самый инстинкт, который звал сивуча к большой воде, привел сюда, за тысячи километров, и горбушу.
«Умная рыба, — подумал я. — Вот ведь, вернулась бывшая икринка».