Приподнявшись, насколько позволяли ремни, которыми он был привязан к креслу, Командир толчком открыл створки окна-иллюминатора. Чифа оглушила и отбросила назад буря, ворвавшаяся в это небольшое отверстие. Свечи в шандале погасли, но в свете палубного фонаря Чифу было видно, как взмыли и упали со стола Командира рулоны карт, а та карта, которая лежала расстеленной перед ним, придавленная тяжелой подставкой для трубки, повисла горизонтально, хлестнув Чифа по лицу, словно вымпел. Она трепыхалась в тесноте каюты, нанесенные на ней материки, моря и глубины, где во многих местах вместо непрерывной береговой линии была нанесена пунктирная линия, а в морях, омывающих эти материки, светились белые пятна неоткрытых земель, размазывались солеными брызгами. Чифу даже показалось, что глаза Командира расширились восторгом и наслаждением.
— Разве можно останавливаться? Сама судьба несет нас дальше!
Альбатрос словно балансировал над обломком мачты, вздрагивая громадными, похожими на два острых паруса, крыльями. Чифа бросило в жар. До самого конца, до той самой минуты, когда бот разламывался на камнях и его шпангоуты лопались со страшным треском, Чифу все мерещился этот крылатый то ли дьявол, то ли ангел, который вцепился в корабль и нес его дальше.
— Мелко плаваем, Лейтенант! Вот кем бы мне хотелось быть: альбатросом. Один раз подняться в воздух и уже больше не опускаться, вот цель!
Командир захлопнул створки. Стихли вой бури и визг ветра. Бессильно опустился клочок бумаги, звавшийся картой, медленно разгорелись свечи, задымила трубка.
…В кубрике ползет глухой шепот. Свесив львиную голову и упершись рукой в край нар, среди стонов и криков Иванов ведет свою речь. Тревога висит в воздухе. Кряхтят распорки, мигает свет фонаря.
— Мы хотим знать, ваше благородие, господин Лейтенант: долго ли мы будем плыть на север? На носу зима, мы могли не успеть вернуться домой даже в том случае, если бы вышли из форта полтора месяца назад, а теперь и подавно поздно. Где эта Земля? Вы понимаете, господин Лейтенант, наше терпение не бесконечно. Чье терпение? Мое, его, наше терпение. Ваше благородие, вы обучены мореходному делу и можете привести корабль куда нужно. Стало быть, вы начертите и ту дорогу, которая ведет домой?
— Недвусмысленный вопрос, он предполагает выбор: за или против. От имени капитана запрещаю вести такие разговоры впредь!
— Но вы иногда не слишком много рассказываете у себя в кают-компании, ваше благородие?
— Тиммерман Петр Иванов, вы позволили себе угрозу по отношению к офицеру Его Императорского Величества!
— О, господи! О чем мы толкуем? Я всего только спросил вас, умеете ли вы прокладывать курс и делать расчет. Гардемарины еще юнцы, случись что с кораблем, от них проку мало. Потому я и спросил. Снаружи такой шум, что мы могли и не понять друг друга.
Тиммерман отворачивается к переборке, следует длинный естественный зевок. Чиф смотрит на его крупные рабочие руки, знающие всякий инструмент, мозолистые руки, тоскующие по настоящей работе.
— О-хо-хо, спаси и помилуй, когда же кончится эта круговерть?
Невнятное уважение внушает Чифу этот человек, ведь именно такие люди сопровождали во всех его плаваниях: они не струсят и в нужный момент примутся за дело. Что же делать, думал он, поднимаясь по тонкому пеньковому концу на ют, они устали.
— Господин Лейтенант, сорвало гик. Мы закрепили его со Степаном Акуловым.
— Нельзя выходить на палубу, Афанасий, это равно самоубийству.