Через три часа даже из вороньего гнезда нельзя было увидеть его паруса. Под торжествующие крики матросов, под стоны чаек были подняты паруса, они наполнились тем же ветром, что и парус Командира, и судно двинулось в противоположную сторону.
Бот напоследок шел играючись, будто любовался собой, своей ладностью, стройностью и красотой линий. Он будто не наслушался еще плеска разбиваемой штевнем волны, не полнился тугим гудом парусов и топотом матросов. Это были его последние мгновения, самые прекрасные.
Корабль двигался курсом, со школярским тщанием вычисленным гардемаринами, но Чиф полностью доверялся им, никогда, впрочем, не делая поправок. Он ловил себя на мысли, что теряет интерес к морю, к кораблю, да и есть стал плохо, и спалось ему в это время неважно, хотя уж сейчас можно было только спать. Чифу казалось, что он перестает быть моряком, и море, которому он совсем недавно отдавал всю свою душу и любовь, перестало влечь его и кружить ему голову. Он заставил себя выполнять свои обязанности, помня о том непосильном грузе, который возложил на него Командир. По ночам было уже холодно, на вантах намерзали корки льда, а большие льды нагоняли с севера. Чиф знал, что осенние штормы еще не до конца истрепали их, и удивлялся, почему они щадят их корабль. Однако он чувствовал, что не штормы, не ураган и не оверкиль будут десницей возмездия, а что-то другое. Он не сомневался, что возмездие их настигает и скоро настигнет.
Это случилось утром, при спокойной воде и хорошей видимости. Вахтенный в тот день не выставлялся, потому что на палубе полным ходом шли работы по ремонту после очередного шторма. Еще раньше, когда шторм уже выпустил их из своих тисков, на воде были замечены бревна, а над головами стаями пролетали дикие утки. Это означало, что неподалеку была Земля. Бот, стоящий на плавучем якоре, тихонько несло течением. Первый сигнал тревоги подал тиммерман. Чифу стало ясно, что надвигается о н о. Неуправляемый корабль несло на камни. Грохот прибоя, разбивающего свои валы о прибрежные камни, был похож на голос судьбы. В воздухе стала ощущаться водяная мельчайшая пыль, как это бывает среди рифов во время быстрого перемещения воды.
Но в том-то и дело, что никакого берега и никаких камней не было видно. Нарастающий рев прибоя, неумолимый, как рок, лишал воли. Непонятность, непостижимость происходящего вселяли в души дыбившийся ужас. Это не могло быть галлюцинацией, звук прибоя, влагу и прохладу испарений слышали и ощущали все.
…Раздались первые удары корпусом о камни, потрясшие корабль до самых клотиков, обезумевшие люди, до того мечущиеся по палубе в бестолковой суете, стали прыгать в воду, чтобы успеть уйти от обломков разваливающегося судна. Страх вымел их за борт: они падали и странно, в неестественных позах повисали в воздухе, над поверхностью воды. Они ползли, крича, а в воздухе за ними тянулись темные струйки крови. Те, кто падали в воду, оборачивались на повисших в воздухе и кричали криком, от которого кровь стыла в жилах. Было похоже, что под ними находились какие-то твердые поверхности, камень, например, только невидимый, и люди падали на него и ломали ноги.
Одним из сильнейших ударов был перебит киль, и корабль стал разваливаться на две части. Чиф, который не покинул судна в его последнюю минуту и прикрутил себя концом к лееру на юте, похолодел, услышав, как заревела хлынувшая в пролом вода. Еще несколькими ударами корабль был окончательно расчленен. Половинки корабля продолжало подбрасывать волной и переваливать с борта на борт. Тяжелые фальконеты срывало с лафетов, они колотились о борта изнутри, пробивая в обшивке зияющие проломы. Чиф видел, как от случайной искры воспламенился в крюйт-камере заряд: треск взрыва потряс воздух, взметнувшиеся вверх обломки градом посыпались в воду рядом с уцелевшей половиной бота. Жаркая волна ударила в лицо Чифу, спалила волосы, бороду. Подожженные горящими щепками, начали тлеть доски обшивки и на юте. Чиф потерял всякое чувство опасности; с неподдельным интересом он смотрел, как потрескивает намокшее дерево, неохотно загораясь, языки пламени лизали отвороты его сапог. Еще немного и огонь под ним превратится в костер, на котором он сгорит. Половинка бота, на которой он стоял, охвачена была пламенем со всех сторон. Она раскачивалась, но колебания ее становились все меньше и реже — под днищем был грунт. Завороженный языками огня, Чиф не отрывал от них глаз. Он уже не понимал, что можно, да и нужно спастись, разбежавшись и прыгнув как можно дальше в воду. Глубина здесь была небольшой, метра три. Он не слышал, как шипит на береговой гальке набегающая и откатывающаяся волна, не слышал звонкого шума реки, впадающей в тихую мелкую бухту, где стояла, наклонившись, половина корабля, его не привел в себя даже голос Афанасия, чья обожженная фигура появилась рядом.