Мы долго молчали каждый о своем.
Сумерки сгущались и ясно выделяли тишину. Хрупали изредка лошади позади березняка, шумела приглушенно вода в реке, едва шевелилась листва.
— Валя, — сказала Карина. — Ты не серчай: я ж дело говорила.
— Конечно. Я и не думаю обижаться.
— Ты давно знаешь Маркела?
— Третий год.
— Что ты о нем знаешь?
— Больше всего он бывает один.
— Ты не пробовал с ним говорить?
— О чем?
— Говорить о нем и Жоре?
— Зачем?
— Вот еще одна напасть, Валя! Ведь они были у тебя, и ты ничего не заметил?
— Были. И кое-что я заметил.
— Что ты можешь сказать?
— Мне кажется, их объединяет взаимная ненависть.
— Кажется?.. А это точно. Я тебе уже рассказала о Жоре. Зачем ему Маркел?
Карина попросила еще одну сигарету.
Она сидела и курила, и взгляд темно-карих глаз потерялся в лепестках пляшущего огня. Она опять посмотрела за палатку, потом встала и направилась к Зое. Но с полпути вернулась, бросила недокуренную сигарету в костер.
— Посиди пока один, Валя.
Карина села рядом с Зоей, положила руку ей на плечо.
Она что-то говорила ей, гладила по волосам, но Зоя не отзывалась, была безучастна, равнодушна, неподвижна.
Светилось старое брезентовое полотнище. Шуршали кони, шумела вода…
Ты был просто туг на ухо, Фалеев. Там, в реке, — не законы физики.
Речка Березовая чиста и холодна, в ней есть что-то, есть истина, которую ты не мог и не хотел понять.
Все, к чему свелись твои эмоции, — это боязнь мешающего тебе шума.
Когда-то у меня был друг, подумал я. Зимнее, штормовое море играло с судном, которое уходило все дальше и дальше в океан от огней большого портового города. И друг крепко брал тебя под локоть и вел по проваливающейся палубе. Он оберегал тебя, хмельного, от лееров, кнехтов и мог бережно, незаметно заслонить эти огни, гаснущие за кормой, на которые ты оглядывался и к которым тянулся…
Карина склонилась к Зоиной голове и что-то очень тихо говорила. Потом Зоя обняла ее и прижалась к ней, и они обе сидели вот так, обнявшись, и текло время, и дымился костер. Наверное, они плакали…
Карина встала, оправила штормовку, высморкалась в платочек. Она постояла над Зоей, поглаживая ее голову, потом ушла за березняк, привела обеих лошадей.
Одну лошадь привязала к березе, у второй поправила и подтянула сбрую. Сходила еще раз, принесла охапку травы и бросила ее под ноги привязанной лошади.
У костра подобрала планшет и повесила его на плечо.
— Валя, я должна поторопиться. Нужно собрать партию, провести инструктаж… Не помешает быть готовым ко всяким неожиданностям. Маркела, кстати, со вчерашнего дня тоже никто не видел, а он постоянно был на виду. Прими к сведению… Если что увидишь или узнаешь, дай знать… хоть на одной ноге. А вообще не скачи и не прыгай тут. Спасибо за гостеприимство…
Она долго смотрела мне в лицо. Потом подошла вплотную.
— Не обижай ее, Валя. Я разрешила ей вернуться после обеда завтра. За это время что-нибудь успеем сделать, там… Не обижай ее. Ей очень плохо, Валя.
Я молчал.
Все возвращается на круги своя. Вот и твой срок платить.
— Ничего не случится, Карина, — успокоил ее я. — Я не испорчу…
— Я верю тебе. Ты все-таки нравишься мне, Валя.
Она чуть толкнула меня кончиками пальцев в плечо и слабо улыбнулась.
— Спасибо, — сказал я.
— Не за что…
Карина подошла к лошади с той стороны, откуда не было видно, как она карабкается в седло. Но в седле держалась уверенно и выглядела надежно и увесисто.
— До свидания, Валя, — сказала она и подобрала поводья.
— Карина…
Она остановила лошадь и обернулась.
— Спасибо тебе, Карина…
Она долго смотрела на меня, шевельнулась в седле и вздохнула.
— Все зависит от тебя самого… Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Понимаю…
Карина тронула каблуками лошадь.
Она уехала в сторону, противоположную реке. Наверное, она знала дорогу до лагеря по сопкам. Долго еще слышался стук копыт, потом издалека заржала лошадь, и в ответ ей коротко всхрапнула привязанная в березняке.
Все стихло. Только шум реки.
Я с трудом встал. Нога успокоилась, но, когда я ступил на нее, опять заныла.
Зоя сидела в той же позе. Волосы затеняли опущенное лицо, оно казалось спящим. Я подошел и опустился перед ней на колени. Даже дыхания ее не было слышно. Она как тень, подумал я. Тень каких-то там таитянских языческих духов. Смуглая бесплотность…
Я медленно отвел со лба прядку волос.