Студент всхлипнул. Все было кончено.
— Боюсь только, что мне помешает Третий, — сказал Чиф. — Уж он обязательно влезет туда, куда его не просят влезать. О, это омерзительный человек, — признался он Студенту. — Да это какой-то сумасшедший. Представляешь, он заявил мне такую штуку: я, мол, ни разу не изменил собственной жене. Я, мол, этим горжусь. Хотя я не представляю, чем тут можно гордиться: ну, не изменял бы, если не может, а то н е х о ч е т. Я занялся наведением справок, еще когда мы стояли у стенки, и узнал, что он все деньги переводит жене! Ты представляешь?! Уже тогда я попытался избавиться от него, больно много подозрений он стал мне внушать. Но в кадрах мне сказали, чтобы я не валял дурака и что наш Третий, мол, человек во многих отношениях просто незаменимый. Утром, едва появившись на судне, Третий случайно забрел в каюту к Леве, который показывал Семену слайды с голыми бабами. Как ты знаешь, Лева просит баб позировать ему. Третий включил свет и заявил, чтобы он такую «гадость» больше не видел. Лева сказал, что голая баба не такая уж гадость. Третий плюнул, схватил диапроектор и ка-а-к шваркнул его о переборку! После этого он повернулся к Леве, и заявил, что будет жаловаться капитану и что такие порядки на судне ни к чему хорошему не приведут. Хорош гусь, а?! И что сделал Кэп, как ты думаешь? — Чиф понизил голос. — Он вызвал при Третьем Леву, покопался в-рундуке и достал свой новенький японский диапроектор. Принеси-ка мне хотя бы полмешка, если тебе не жалко, сказал он Леве, мне страсть как интересно, что там у тебя получается. Так Третий чуть на переборку не полез.
Чиф захохотал и передвинул лежащий на столе компас. Но потом посерьезнел и нахмурился.
— Я понял, что наше дело гиблое, и двинул к прокурору. Но коль скоро ваш Третий так себя ведет, заявил прокурор, то он ни в чем не виноват. Он действовал в пределах необходимой самообороны. Списать его за такие действия нет никакой возможности. Пусть, мол, Лева взыскивает с Третьего стоимость разбитого проектора, суд разберется, но сам Третий не так уж и виноват, как это может показаться, закончил прокурор, глубоко вздохнув, и покрутил большими пальцами рук один вокруг другого. Вот если бы Третий насыпал в воздухозаборник металлических стружек или вывалил в расходную топливную емкость куль сахарного песку, и от этого поломалась бы машина, — тогда пожалуйста: мы можем его привлечь к ответственности за вредительство.
Чиф сокрушенно вздохнул и покачал головой.
— Дело в том, что Третий до сих пор не догадался высыпать в емкость сахарного песку, а уж о том, чтобы он сунул в воздухозаборник металлических стружек, и мечтать не приходится! Я попытался недавно сам намекнуть ему на то, что он должен сделать. Так Третий вытаращил на меня глаза и сказал, как можно думать, что поршень будет исправно двигаться в цилиндре, если там полно металлической стружки? Да ведь от этого поломается машина, добавил он. Ну, не дурак ли?! Кто бы мне подсказал, как от него избавиться?
Чиф застонал и схватился за голову. Он также с надеждой посмотрел на Студента, но Студент был в таком состоянии, что не мог придумать даже, как избавиться от Поварихи. Чиф отвел глаза и посмотрел на свои руки.
— Единственная надежда остается на Инженера, хоть он и не проходит по нашему ведомству. Инженер великий человек: сам Вася не брезгует здороваться с ним за руку. У него большие связи, и он обещал что-либо сделать, когда высаживался на Точку. Рейс вдоль Берега такой длинный, — пожаловался Чиф. — Кажется, мы идем уже целую жизнь, а ведь прошло немногим больше месяца, как мы вышли из родной бухты. Скоро пойдет красная рыба, она уже вот-вот должна пойти, со дня на день; нужно будет стрелять нерпу и моржа, заготавливать балыки и шкуры, солить икру, а куда я дену Третьего, скажите, пожалуйста? Ведь он, пока остается на нашем судне, наверняка сунет свой отвратительный длинный нос куда не следует и тогда сорвет нам все наши махинации. Да, тогда пиши пропало!
Чиф скрестил на груди руки и на минуту попытался представить себе то, что произойдет, когда пойдет красная рыба и когда Третий сунет свой нос куда не следует. По коже у него продернуло морозцем, он тряхнул головой, словно отказываясь верить в картину, которая представилась его внутреннему взору.
Рядом с компасом из темного пространства времени, обрамленного металлическим багетиком, светились и мерцали выпуклые сумрачные глаза Командира. Чиф собственноручно срисовал портрет Командира со старой гравюрки, помещенной в каком-то учебнике по истории, и, хотя он рисовал будто курица лапой, портрет получился на славу. Непонятно было только то, что все остальные на судне, зная о Командире, не интересовались им ничуть, а Чиф, которому, казалось, это дело тоже должно было быть до лампочки, почему-то воспылал любовью к старому мореплавателю, которого постигла такая странная судьба.