Иногда только Лева заходил к Чифу и по своей неутомимой привычке впитывать все новое и все старое вне зависимости от того, пригодится ли ему это или не пригодится, смотрел на портрет Командира в великой задумчивости. Он понимал, что то, что совершил Командир в свое время, отнюдь не является поводом для пламенной к нему благодарности, но есть подлая каверза истории. Если бы такие люди, как Командир, были бы простыми мелководными каботажниками и не ходили бы на плоскодонных корытах дальше баров за устьем Невы, то человечество никогда бы не узнало тот факт, что Земля круглая, и никогда бы не доперло до мысли расщепить ядро, а работы по бионике и кибернетике заглохли бы в самом начале. Да зачем они нужны, эти командиры, павловы, куки, резерфорды, эти так называемые пионеры и авантюристы? Чтобы в тщеславии своем приблизить нас к некоей цели, о которой никто до сих пор ничего не может сказать толком? Сидели бы в своих теплых лужах да плескали бы в воде ногами, а еще лучше — пасли бы овец, те на мясо идут. Но. С другой стороны, если бы не куки и резерфорды, то Семену пришлось бы пить брагу и медовуху? При расцвете технологии он имеет возможность пить чистый спирт, а также различные сорта водок и чач. Повариха предпочитает мохер и мадапалам? Так на же и тебе, Повариха! Инженеру нравятся виды с горы? Получай вертолет. Вот тебе же отличная оптика на карабин, а в придачу вам этот отличный теплоход. Но мне перестали нравиться все эти кокетничающие людишки. Они кричат: «Назад, в тундру! Опростимся, попрощаем, приблизимся к природе». Но в тундру согласны вернуться только на вездеходе и с пушкой на прицепе. Мне же мало радости. Этот Командир был молод и глуп, иначе мог бы представить, чем все это кончится. Естественно, он был тщеславен, конечно, он был самоуверен, наверняка, он был еще и силен — попробуй прорвись на другой край земли! И, самое важное, — был суетлив в своих желаниях! Где сейчас он? То-то же. А я хожу по земле, которую он открыл, и плюю на его следы: вот тебе. Да, остается только посмеяться над людской суетой и глупостью, вот что я хочу сказать в ответ на то, что все называют разумной деятельностью и прогрессом! Ха-ха-ха! И еще раз — ха!
Чиф немного помолчал, осмысливая безвыходность ситуации, и перевел тяжелое дыхание.
— Видишь, я не могу справиться с Третьим, — сказал он Студенту. — Куда там твои никчемные переживания! Я тебе, брат, ничем помочь не смогу: тебе самому придется поломать голову. Тут уж кто кого — или она тебя, или ты ее, другого выхода не вижу. Такова жизнь. А за собой я оставляю право или хранить при себе свой секрет, или выболтать его Поварихе.
Странные часы. Их брак я заметил на третий после покупки день. Сам по себе этот брак не представлял особого интереса, разве что мог быть доказательством нелюбви к делу или неточности в деле. Странным было влияние, которое этот брак на меня оказывал. Чтобы часы не останавливались, мне приходилось постоянно д в и г а т ь с я. Когда я шевелился, работал, был чем-нибудь занят или ходил, часы исправно отмеряли время. Стоило мне забыть про них, задремать у костра, как они останавливались. Но теперь я научился с ними обращаться: ночью подвешивал за нитку на ветку или травинку; чуть заметный ветерок раскачивал их и вращал.
Злости на этот экспонат у меня уже не было, я к нему привык; привык к размеренной работе рук во время ходьбы, привык сидя потряхивать кистью левой руки и все реже всматривался в секундную стрелку; знал, что, пока я двигаюсь, этот хитрый механизм не станет меня подводить и будет добросовестно отсчитывать мгновения.
В этих местах не было возможности приобрести другие часы, да я и не знаю, зачем здесь вообще нужно знать точное время? Здесь, где время испокон веков определяется по положению солнца над горизонтом, по высоте приливов и отливов, по изменению направления ветра, по свежей прохладе утренней тундры, часы не нужны. Да и время, кажется, здесь остановилось. Но подсознательно мне не хотелось отрываться от примет Большой жизни: я отсутствовал здесь, но еще не присутствовал там, вот в чем было дело. Поэтому и тянуло меня взглянуть на циферблат и заметить ни к селу ни к городу положение стрелок то в одном случае, то в другом. Сказывалась еще и привычка привязывать ко времени снимаемые в машинном отделении, где я работал механиком незадолго до того, как уйти с судна, показания приборов, ведь в вахтенный судовой журнал каждая запись вносится строго по часам. На вахте я чувствовал точно не только час, но и минуту.