С этим периодом моей жизни было покончено. И что же изменилось? Ничего, пожалуй, — все те же рейсы, все то же море, которое никогда не надоедает и которое никогда не бывает одинаковым, только вот на берегу меня никто не ждал, я не имею в виду Николая. Продолжалось это все до того дня, когда я вынужден был покинуть судно и оставить море.
«У тебя здоровые, жизнерадостные дети, веселая и неунывающая жена. Тебе повезло, Коля, факт. Не со всеми случается то, что случилось у нас с Офелией. Рифов в семейной жизни хоть отбавляй, их нужно суметь обойти. Вот ты умеешь, да и Наталка твоя тоже, и вам еще раз повезло, если умеете». — «Да ничего, старина, ничего. На самом деле, посмотри: мы живем, питаясь, так сказать, друг другом и той работой, которую мы здесь проводим. У нас есть самое необходимое, не больше, ведь мы договорились с Наталкой избегать этой ловушки — накопления. Живем мобильно, в любую минуту можем собраться и уехать, а времени на то, чтобы читать, слушать музыку, — а она еще и певунья такая, ты же слышал! — хватает с избытком. Да и место, откровенно, для души. Нравится здесь. Никуда не хотим уезжать ни я, ни мои три частицы. Посмотри сам. Это случилось, когда господь бог, высунув от усердия язык и лоб наморщив, лепил из остывающей тверди мощные рельефы материков. Шмат тверди выскользнул у него между пальцев и упал в уже сотворенный океан. Когда работяга отвлекся и хотел водрузить этот упавший кусок на место, то у него ничего не получилось — тот намертво спаялся с дном океана. А что, подумал господь, вовсе неплохо получилось. Ну, с богом — пусть так и остается…»
…Так и топал я неутомимо по песчаной косе вдоль линии воды, посматривал наверх, чтобы бакланы, сидящие в гнездах на уступах близко подступивших к морю скал, не свалили мне на голову камень или даже целую лавину, что у них иногда неплохо получается. Страдал от них я пока не очень: стряхивал с куртки и капюшона белые брызги так называемого гуано, да успевал уворачиваться от выстрелов с таким зарядом. Метрах в двухстах от берега среди выступающих из воды камней торчали головы нерп, так же, как и камни, поблескивающие на солнце. Некоторые нерпы лежали на камнях побольше и, завидев меня, неохотно плюхались в воду и отплывали.
Расстояния уже не обманывали меня, как прежде, я знал, что от речки, к которой я сейчас подходил, и до следующей, которая виднелась вдалеке, подернутая голубоватой маревой дымкой, было не меньше пятнадцати километров. На схемке, которую мне набросал Николай, значилась еще и третья, которую нужно будет переходить в верховьях, по броду, а там и заброшенный поселок, куда и держал я путь, на том самом низком плато, зубом выдающемся в море, и до которого уж всего километров тридцать.
Торопиться мне было некуда. Это последнее путешествие я затеял с целью неторопливо пройти по западному берегу и попрощаться с полюбившейся землей, в последний раз посмотреть на горы с их подножия, посидеть на берегу ручьев у костра, подумать. Николай предлагал домчать меня на моторке, с комфортом доставить на тракторной тележке или еще более неторопливо — на яхте. Но, спасибо, товарищ, напоследок дай мне насладиться одиночеством.
Еще шел прилив, устье ручья захлестывалось прибоем, волна прибоя двигалась вверх по течению, до самых камней на перекате, за култуком. Я поднялся немного выше в долину, нашел старое кострище в невысоком леске, у самой воды. Кострище было прошлогоднее, сквозь него проросла яркая желто-зеленая трава, я разгреб его и соорудил свой костерок, на котором скоро закипел в жестянке крепкий чай по специальному рецепту Николая. Мимо меня против течения валила рыба — начался, насколько я понял, ход лосося. Между деревьями, в култуке, видно было, как выпрыгивала над водой рыба, убегая от атаковавшей култук нерпы. Волны в заводи ходили во все стороны, казалось, култук дышал. Приладив блесну, я вытащил на подсек пару рыбин, разделал и бросил в жестянку с водой — на уху.
Тихое это место, дым костра, стелющийся над поймой, плеск воды незаметно покорили меня. Опять появилось знакомое и драгоценное чувство, которое я определил бы как «чувство текущей воды», и которое настраивает на размышление, на несуетный и откровенный разговор с самим собой.
Мне снова пришлось задуматься о тебе, Огольцов Игорь Ефимович, чью могилу неподалеку от морского берега на краю низенького и пологого обрыва тундровой плоскости, могилу с простым конусообразным памятником из бетона, я долго еще мог видеть, удаляясь по береговой косе все дальше и дальше на север. Эта могила и этот памятник расположены рядом с другой могилой и другим памятником, точно таким же, как и на твоей могиле, и где похоронен своим же братом строителем один из участников строительной экспедиции, погибший под опрокинувшимся в котлован трактором. На цоколе этого памятника выдавлены в бетоне имя, годы рождения и смерти, а на твоем нет никакой надписи. Адреса на том письме, которое лежит у Николая в папке с особыми бумагами, не было и поэтому твоей матери не смогли послать извещения о смерти. Сам ты никому и никогда не писал писем и ни от кого и никогда писем не получал, кроме того, единственного, которое нашло тебя на шестой год после твоего приезда сюда. Я знаю содержание этого единственного письма, знаю, почему ты похоронен не в том месте, где ты нашел смерть и где тебя, до того как успели найти, тронули зверье и тление, а здесь, на берегу, куда впервые высаживаются новые обитатели дома на тундре. И с горечью и болью принимаю ту закономерность, которая привела тебя под этот конус из бетона. Удаляясь по береговой косе на север, я оглядывался до тех пор, пока острые пики памятников не исчезли, не растворились в наползающем тумане, НО СМУТНАЯ УГРОЗА КОТОРАЯ ПОСЕЛИЛАСЬ В ДУШЕ ПОДСОЗНАТЕЛЬНАЯ ТРЕВОГА ЗА ПЕСОК ПО КОТОРОМУ СТУПАЛ ЗА МОРЕ ГОРЫ И ЗА СВОЮ НЕПРОЧНУЮ ОБОЛОЧКУ ЗА СВОЮ НЕВЕЧНУЮ ДУШУ НАЧАЛИ МУЧИТЬ МЕНЯ ВСЕ СИЛЬНЕЕ ИСТОЧНИК ЭТОЙ УГРОЗЫ ЭТОЙ ТРЕВОГИ Я НЕ МОГ ОПРЕДЕЛИТЬ ДАЖЕ ПРИВЫКНУВ ОТДАВАТЬ СЕБЕ ОТЧЕТ В ЛЮБОМ ДЕЙСТВИИ И ЛЮБОЙ МЫСЛИ УГРОЗА ЭТА МОГЛА ИСХОДИТЬ И ОТ МЕНЯ САМОГО И ОТ ЛЮДЕЙ НАХОДЯЩИХСЯ ОТ МЕНЯ НА СОТНИ И ТЫСЯЧИ КИЛОМЕТРОВ ОТ ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ ОНА ТАИЛАСЬ В НОЧИ УГРОЗА ОНА ВИСЕЛА НАД ГОЛОВОЙ НЕВИДИМЫМ ЦВЕТКОМ КАКОЕ ЖЕ ИМЯ У ЭТОЙ УГРОЗЫ КОГДА О НЕЙ ВСПОМИНАЕШЬ СЛАБЕЮТ РУКИ НО НЕЛЬЗЯ НЕЛЬЗЯ и продолжал думать о тебе.