— Ты, Третий, прикидываешься дурачком. Скажи лучше, чего ты добиваешься, и я обещаю тебя внимательно выслушать. Мы могли бы неплохо поладить. Ты говоришь «нет»? Ты мухлюешь, берегись!
…Тут сердце у Студента оборвалось. К ним, петляя между жиденькими стволами деревьев, неслась на мотоцикле с коляской торжествующая Повариха. Птицей слетев с сиденья, она схватила в объятия Студента и впилась страстным взором в его лицо.
— Только не здесь, — категорически запротестовал Лева. — Только не здесь!
— А я вот вчера не испугался вашего Третьего, — похвастал он, разлегшись на траве. — Вернее, я его почти не испугался. То есть я хочу сказать, что немного струхнул. Ну, да, — он кивнул головой, припоминая обстоятельства встречи, — я испугался, как заяц. Да я был просто в ужасе. У меня, если вспомнить хорошенько, затряслись и руки и ноги. Да меня чуть Кондрат не хватил. Я иду. Вдруг навстречу — Третий! Он шел, задержав на мне свой идиотский, паршивый, никудышный взгляд, и на лице его будто даже застыло недоумение: с какой это стати я попался ему на дороге? У меня отнялись и руки и ноги, и я готов был уже потерять сознание, но тут вспомнил, что еще могу спастись, если придумаю одну штуку. Я схватил с земли какую-то палочку и мигом очертил вокруг себя немного неправильную — волновался! — окружность. «Стой! — крикнул я. — Если ты ступишь за черту этого круга, ты попадешь в антимир, в антивселенную, набитую отрицательными зарядами и античастицами!» Он затормозил и сдал немного назад. «Если ты ступишь за эту черту, — уже более спокойно предупредил его я, — то ты попросту аннигилируешься, превратишься в эфир или зефир или черт тебя знает во что. Тут тебе не климат, можешь мне поверить. И катись-ка ты куда катился, а меня не трогай, свинячий потрох!» Он посмотрел на меня с каким-то интересом и — как оно называется — забыл! — состраданием, что ли? Он на меня посмотрел, измерил взглядом, будто с невесть какой тварью приходится иметь дело, будто за мной много всякого, тьма грехов вроде нечистой совести, кривых зубов, бегающих глаз и убийства невинного человека. Он осторожненько обошел мое сочинение и удалился. Бррр! Я до сих пор, с самого вчерашнего дня помню его улыбочку…
— А что дальше? — у Поварихи вместе с париком стояли волосы.
— Я бы торчал за этой чертой до скончания века, как какой-нибудь пенек горелый, потому что мне уж никак нельзя было выйти наружу: я бы аннигилировался, точно так же, как мог аннигилироваться Третий, взбреди ему в голову ступить ко мне в круг.
Семен, разинув рот, смотрел во все глаза на Леву, будто только сейчас сумел разглядеть за этим морщинистым лбом и глазами, как бы сжеванными в стиральной машинке, величайший мозг современности, мозг ученого и аналитика.
— Но я нашел выход, — успокоил присутствующих Лева, — не такой уж я лопух, как вам может показаться. Прикинув и так и этак, я решил, что помочь мне может только переходной тамбур, вроде декомпрессионной камеры, где должно было уравняться давление и антидавление, немного подождал, открыл калиточку и понесся мелкими скачками прочь.
— Сумасшедший! — взвизгнула Повариха. — Третий сумасшедший. Вот увидите, он еще даст копоти, уж он-то нам устроит Варфоломеевскую ночь. Еще до того, как придет ВЕТЕР, он сведет нас всех в могилу!!!
— Я все думаю, — задумчиво произнес Лева, — что во всем том, что случилось вчера, таится глубокий смысл. Жизнь есть хитрая и подлая штука: она нас помещает не в те миры, в которых мы бы хотели существовать с самого дня рождения, она меняет нас местами в этих мирах и тасует, как колоду Кэповых карт. Теперь же, когда я, например, захотел поменяться с Третьим местами, то получается, что мы можем исчезнуть, едва только вступив ногой в мир другого, мы превращаемся в Ничто. Эрго: мы должны оставаться в своих мирах и не рыпаться в чужие.
Жгли книги. Наташа, напевая про себя, писала названия их на отдельный листок. Горели книги, старые, зачитанные до последней ветхости, без обложек, начал и концов, и не читанные, вероятно, ни разу — в тяжелых обложках коричневого цвета. Брошюры издания чуть ли не сорокалетней давности, старые, скрученные и потускневшие журналы. Николай складывал кучки у костра и подбрасывал в огонь то одну книгу, то другую.