Мне думается, он был смущен моими выводами о его деятельности. Даже тогда, когда, однажды взглянув в окно, я заметил вслух, что все отпуска рано или поздно кончаются и что лето в самом разгаре, он принял мои слова без суеты и ненужных расспросов, что было, по моему мнению, не совсем полным, но согласием с тем, что я имел основания не задерживаться.
Но! Если откровенно: ты все-таки что-то уже сделал, а я вот осушил днище. Мне тебя попрекать не в чем.
Я расшифрую тебе чуть слышный гул и позванивание. Вот этой снастью, вантом, крепится от заваливания мачта. Снасть эта напряжена; когда парус натягивается ветром, в ней появляется звон и пение. Теперь вот, когда в парусе слышен едва ощутимый гуд, свойственный работе естественных природных сил; когда за бортом слышится, ничем не заглушаемый, плеск воды, а сверху иногда зависает над нами, вскрикивая, чайка; когда чувствуется свежесть морской воды и упругость ветра; когда поскрипывают крепления корпуса и звенят ванты и фалы; когда перед нами появилась чистая линия смыкания воды и неба, до которой отсюда не менее десяти миль пространства, которая называется горизонтом и которой ты никогда не достигнешь, как ни тщись; когда на глубине, успев вовремя поднять клин шверта, чтобы не разбить его о появившиеся внизу камни, ты успеешь рассмотреть и висящую медузу, и краба, панически убегающего под валун, в самые заросли донных водорослей; когда увидишь тень стремительно промчавшейся рыбы и расплывчатое пятно туловища нерпы, которая собирается всплыть — она очень любопытна — ага! вот и она, — теперь, когда ты все это неторопливо рассмотришь, услышишь и ощутишь обонянием, чего не успеешь сделать с борта глиссирующей лодки, теперь я тебе расскажу о Капитане Уильямсе.
Ты покачал головой, ты не улыбаешься, ты очень внимателен, но я не зря тебя готовлю к своему рассказу, который требует неспешного внимания и неспешного проникновения в суть его, а второпях мы многое пропустим. Вещи ведь видны в глубину, только когда остановишься, это совершенно естественно.
История одиночных плаваний через океан имеет начало, но пока не имеет конца. Эта история о людях, которые в одиночку пересекают океан, огибают земной шар, движимые кто страстями низкими, кто высокими, но всегда сильными, — оборваться не может. Некоторые терпели крушения, шатаясь, сходили на чужой берег, оборванные, истощенные, обросшие длинными бородами. С ними не все было кончено: они снаряжали еще одну экспедицию. Те же, кто был ввергнут в бездну отчаяния, не сумел преодолеть страх перед природой и страх за себя, сходили с дистанции. Иных спрятал в себе океан. Холодный, одинаково безразличный как к проявлению человеческой воли, так и к проявлению страха перед ним, он продолжал колыхаться в своих берегах, ломал одиночек нравственно и физически, истощал, убивал, а в путь собирались новые одиночки. Они мужали в рейсе, избавлялись от шелухи слабостей, учились жизни. Для примера: в одиночные плавания пускались и моряки, и люди, совершенно к морю не подготовленные, среди них были ученые, шестнадцатилетние юнцы, отчаявшиеся влюбленные, офицеры сухопутных войск, бухгалтеры. Экспедиции были подготовлены с разной степенью надежности, ибо не у всех были равные возможности, но риск по каким-то неизвестным законам делился пополам. Увы, много трагедий сопутствовало этой нескончаемой истории.
Я же расскажу тебе только об одной, и образ героя этой трагедии теперь всегда со мной, с той самой минуты, когда с борта нашего сейнера был замечен в воде незнакомый предмет, который оказался крошечной полузатопленной яхточкой под названием «Крошка». Принадлежала она капитану Уильямсу, человеку, чье имя знакомо всем или почти всем по периодическим публикациям.
Дождались Светлого Мига, наконец-то начиналось Настоящее Дело! В ожидании его писались в Управлении горы ненужных экипажу накладных, спецификаций, сопроводительных документов на грузы, сваленные в трюме, переводились килограммы шариковой пасты и тонны бумаженций, которым грош цена в базарный день, когда пошла красная рыба. В ожидании этого Мига все без исключения члены экипажа целую неделю терпели погрузку никчемных, не имеющих никакой ценности для них механизмов, продуктов, машин, оборудования и прочей пакости, которую только можно придумать с больной головой, не иначе, и которая якобы самым необходимым образом была нужна на Точках. Как будто тем чувакам, которые засели на Точках и привыкли жить на всем готовеньком, эта пакость может хоть как-нибудь пригодиться! Железяки эти, кули, мешки, ящики и тюки то и дело попадались на дороге; то об них спотыкались на палубе, то они мешали добраться до пузатых дубовых бочек, то загромождали проходы к спасательным шлюпкам. Трактор, предназначенный для одной из Точек, уже давно вызывал спазмы ненависти у Кэпа, который мирился с его присутствием на палубе только из уважения к его весу, ибо для того, чтобы его опрокинуть в море, нужно было рассупонивать большой грузовой кран, а он необходим был для более важных дел. Может быть, ради этого Светлого Мига еще теплилась жизнь в дряхлом теле Инженера, который сошел недавно на одной из Точек; ради этой минуты мучилась Повариха, гоняясь за Студентом; млела Дневальная, просыпаясь в поту после того, как ее посещали крупнозернистые икряные сны; провожал в небытие тоскливые минуты Дед; корпел над прокладкой курса Второй штурман; глох под наушниками Маркони и вперял холодный взор в пространство Амбарщик. Студенту внове были и будущая работа, и ее азарт, и поэтому он присоединялся ко всеобщему нетерпению.