Казак-божедом еще может вернуться и притащить с собой еще кучу каких-нибудь божедомчиков, один страшней другого, а то и просто людоедов, черт знает что на этом пятачке суши может найтись ужасного и неизвестного Студенту?!
Студент на секунду представил себе, что вокруг него на несколько сотен квадратных километров расстилается этот самый кусок суши, изрезанный оврагами, руслами речек, покрытый горами и растительностью, окруженный абсолютно со всех сторон холодной морской водой, где в глубинах спит вечным сном весь экипаж, и нигде на этом участке суши нет ни одного доброго человека, который мог бы прийти к костру и ласково погладить Студента по голове. Вместо этого доброго ласкового человека затаился где-то полоумный Казак, потряхивающий сабелькой и высматривающий место, откуда удобнее всего добить Студента дурацкими вопросами.
Волосы на Студентовой голове встали дыбом, а по коже продернуло шестидесятиградусным морозцем. Образ, лелеемый Студентом в самой глубине души, который помогал ему в самые трудные минуты, заволокло изморозью, и от этого в груди Студента стало еще холоднее.
Он начал вспоминать своих мать и отца, одноклассницу, с которой некогда целовался, и понял, что все его опасения, будто он, Студент, останется убежденным холостяком, попросту беспочвенны, потому что кто его отсюда вытащит? Студент зарыдал в полный голос, а отрыдавшись, понял, что в его жизни не было ничего такого, о чем стоит жалеть. Жизнь его, заботливо охраняемая родителями, школой, государством, текла размеренно и неторопливо: об этой жизни просто нечего было вспоминать. Да и вообще можно было и не печалиться, если вспомнить, что и на судне-то Студент был незнамо кем. Не вернется он с этого затерянного в океане кусочка суши, поплачет мать, и отец взгрустнет, ну, может быть, вытрет глаза и одноклассница, если вспомнит о Студенте, да и все. А Студенту останется ждать, как Робинзону Крузо, вглядываясь в морскую даль выцветшими до серости глазами, и жечь сушняк, когда на горизонте покажется что-нибудь похожее на корабль. Он проживет здесь долго, еще лет сто пятьдесят, обрастет бородой, будет ходить в лисьих и медвежьих шкурах, которые будет сдирать с заваленного собственноручно зверя. Только вот доживет ли он до ста пятидесяти лет, это еще посмотреть. Если принять во внимание то, что сказал Инженер, то ему не дотянуть и до тридцати.
Как прощальный сигнал, как знак того, что Студенту пора прощаться и подбивать бабки, его напоследок опять навестил немного отогревшийся образ. С того самого мгновения, как ступил Студент за камень в далекой бухточке и увидел картину, поразившую его воображение, он не переставал обращаться к нему и находил в образе прелесть и смысл, пока ему недоступный.
Когда Студент имел неосторожность рассказать о том, что он видел, в кругу Амбарщика, Левы и Семена, те так и полегли от смеха. Семен тот вообще скорчился и не мог прийти в себя до тех пор, пока ему в рот не плеснули во́дева. У него даже сделался небольшой заикончик. Обычно немногословный Амбарщик тоже не мог удержаться от смеха, фыркнул и раскатился элегантным, с иностранным акцентом, смешком.
— Хипец, ну хипец ты, Студент! — надрывался пришедший в себя Семен. — Да это ж все делается знаешь как? Да это же проще чемоданного замка, а у тебя небось даже не сработало, ну признавайся?!
Лева при мысли, что Студент стоял и смотрел на эту картину, будто пенек горелый, раскрыв пасть и даже ноги у него отнялись, не мог удержаться и наставительно заметил:
— Куда уж! Он разве может! И я вот в чем уверен — вокруг не было никого на целый километр, чтобы кто-то мог помешать или отнять верную добычу. Никого.
— Она же ваша! — заливался по-английски Амбарщик. — Да у нее нет никакой цены на международных рынках!
— Лабух ты, Студент! — расстроился Лева. — Сгинь с глаз моих долой!
Так что Студент больше и не заикался вслух о том, что ему довелось увидеть. И только когда рядом никого не было, Студент осторожненько извлекал из памяти эту картину, бережно отряхивал ее от пыли и тихо лелеял.
…Когда судно было разгружено и местные мальчишки с гиком умчались воровать с груженых тракторов свежую морковь и огурцы из бочек, которые везли мимо населенного пункта на одну из Точек, Студент, разнежившийся на июньском солнышке, сбросил рубашку и побрел босиком по песчаной косе к обрывистому берегу. Сбоку на ноги накатывалась волна, лопаясь пеной между пальцами ног, и приятно холодила кожу. Над головой бестолково толклись чайки, веял теплый ветерок, и еще не досаждали мухи и комары. Студент отошел уже на порядочное расстояние от причала и подходил к непропуску, где напротив в песке лежали замытые наполовину приливной водой огромные валуны. За стеной непропуска виднелся уголок мелководной заводи, образованной впадиной непропуска и грядой торчащих из воды камней.