— Видишь? — сказала Флора. — Эти цветы я выводила несколько тысячелетий подряд: пришлось мне поработать и агрономом, и селекционером, и даже мелиоратором. Скоро их, по всей вероятности, увидят люди. Они должны будут обрадоваться. Разве тебя не удивляет, что здесь так много цветов и все они разные и красивые?
Студент больше разбирался в хворосте и во мхе, чем в цветах, и потому сказать ему пока было нечего. Он сдержанно кивнул головой.
Флора ушла вперед, перебегала от одной полянки к другой, наклонялась к цветам.
— Иди сюда! У меня здесь самые красивые…
Студент пошел на ее голос, озираясь на цветы, и вынужден был признать, что таких ему видеть не приходилось. Цветы были необычные, яркие, красивые какой-то диковатой, хрупкой красотой. Студенту показалось, что вот это гибрид не то тюльпана с маком, не то сам мак, только необычно большой и пламенеюще яркий. А вот тут что-то похожее на огромную розу с ромашкой внутри, из середины которой, извиваясь, тянулась вверх розоватая бахрома, как длинные мохнатые реснички. Одни цветы были похожи на аппликации из разноцветных кусочков бархатной тонкой замши, другие будто были нарисованы прихотливой и быстрой рукой. Все они благоухали, ароматы их смешивались и достигали такой плотности, что у Студента начала кружиться голова. Когда тень его падала на цветы и поток лунного света на секунду прерывался, лепестки и листья вспыхивали судорожным свечением: казалось, сквозь это свечение видны другие лепестки и другие листья, которые, в свою очередь, тоже светились, а общая картина производила впечатление неверной игры цветовых пятен.
— Ах, что я увидела, Студент! — прозвенел голосок Флоры. — Быстрее же иди сюда, что ты там копошишься?!
Она стояла на коленях перед цветком, равного которому не было и в этой невиданной и необычной оранжерее. Описывать такой цветок Студент никогда не взялся бы — слишком он был неподготовлен. Он только отметил, как при свете луны отсвечивают лепестки, будто это и не цветок, а экран цветомузыкальной установки, источающей и свет, и запах, и зайчики тепла. Вот что это был за цветок!
— Это цветок примула, растет у меня уже триста лет и еще ни разу не цвел. А теперь видишь, что с ним сделалось: он расцвел! Он еще, как и все другие цветы, очень нестоек к воздуху, которым дышат люди. Я думаю, что еще лет через сто сумею закалить их так, чтобы они могли жить в такой атмосфере. Пока я не разрешаю входить сюда ни Ивану, ни Афанасию с его вонючей трубкой. Представь, что произойдет, если сюда войдет Афанасий и дохнет табачным дымом? Я ведь выращиваю их для людей, они когда-нибудь будут жить среди моих цветов и любоваться ими. Но это произойдет так нескоро, — добавила она печально. — Сейчас стали меньше понимать и любить цветы.
Флора запечалилась, взглянула на Студента снизу вверх с такой робостью, что ему захотелось отвернуться, будто он в чем-то перед ней виноват.
Флора вздохнула и посмотрела на свой долгожданный цветок. Туфельки она где-то обронила и сидела теперь на траве босая. Студент украдкой рассмотрел ее получше, насколько позволяла яркая луна. На одной обнаженной груди женщины вместо соска Студент увидел цветочек с выпуклой тычинкой посередине, которого он не замечал раньше.
Она вытерла ладошкой мокрые ресницы: вот ведь незадача, как же теперь быть с людьми, которые не умеют и не научились любить цветы? Нельзя даже быть уверенной в Студенте, молодом человеке восемнадцати годов. Полюбит ли он когда-нибудь цветы, поймет ли их?
Она поднялась и начала вновь ходить меж цветов, поглаживала лепестки, дула на них, трогала тонкими длинными пальцами стебли, зарывалась лицом в самое сердце своих любимцев.
— Я так редко привожу сюда людей, и все они не очень радуются встрече: молчат и думают о чем-то своем, рассеянны и невпопад отвечают мне, когда я их спрашиваю, какие цветы им больше всего нравятся и какие бы они хотели видеть у себя в саду.
Голосок ее задрожал.
Студент вдруг подумал, что это зыбкое видение среди призрачных неземных цветов сродни тополиной пушинке: даже легкое дуновение ветра может унести все это в небытие. Да что там ветер? Эта легкая, невидимая при обычных обстоятельствах, но живая и невесомая как мысль одновременно субстанция может перестать существовать в любую секунду просто так, от неосторожного слова. Казалось, будто это испарина от теплого человеческого дыхания на хрустальном бокале, — дышишь, она появляется снова и снова, но стоит отвернуть дыхание в сторону, как туман на хрустале исчезает. Студенту сжало горло от непонятного ощущения беззащитности, которое вызывала Флора и ее цветочный мир. Он положил руку ей на плечо и сказал: