Я могу привести тебе еще несколько примеров, сказал «Дед», когда ты забывал о том, что человеческая жизнь имеет цену только в том случае, если она проживается не для себя. Ты опытный механик, ты хороший механик, тут я тебе ничего не смогу поставить в вину. Но и твой опыт попросту будет кучей дерьма, если от него, от опыта, никто другой не почерпнет. Я расфилософствовался, извини старого, но это в последний раз. Скажи сам, тебе будет ли легче, если пользы от твоей деятельности не будет никому, кроме тебя? Безусловно, труд во благо отечества есть задача благородная, но, боюсь, за этой фразой может скрываться что угодно, если забыть о главном: деятельность человека имеет смысл в том случае, если она приносит пользу другому человеку. Проживи ты до ста лет, но если ты хоть своим детям не передашь того знания, как жить им, ты будешь нулем. Впрочем, примеры ты и сам можешь подыскать. В порту я с тобой распрощаюсь, не будь в обиде на меня за то, что, вместо того чтобы разобраться с малышом и поддержать тебя в этой истории, я разбираюсь с тобой. Если ты парень еще и сообразительный, ты поймешь все так, как нужно.
…У берега качались на волне утки, штук восемь. Насколько я мог определить, это были турпаны, они любят кататься на волне прибоя. Я подкрадываюсь как можно ближе, тихонько кладу рядом несколько камней. Вы, утки, не спите ночью, как все порядочные утки, — вот и не жалуйтесь… Мы с вами на равных, у меня это не ружье, а костыль, он не стреляет, значит, кому повезет.
Первый камень падает между ними, никого не задев, турпаны быстро отплывают, но, так как опасности не видно, опять собираются стайкой и принимаются за свои ночные дела. Третий камень наконец попадает в цель, и птица безжизненно отдается поднявшей ее волне.
Достать ее костылем оказывается труднее, ее прибивает к берегу не в том месте, где сижу я, знаменитый охотник Афанасий-утиная-смерть. Но и с этим делом справился, теплое под перьями тело утки жирно, замечательный клюв имеет бугорок с дырочкой посередине, отчего кажется турпан важно горбоносым.
Половина утки, обжаренная кое-как на камнях, съедена в один миг, и рука тянется ко второй половине, но я себя одергиваю. Нельзя. Эта половинка будет трофеем, когда я пройду непропуск. Я зажарю ее у ручейка, который протекает сразу за непропуском, зажарю по всем правилам приготовления шашлыка, только ничего, кроме утки, для шашлыка у меня нет.
Непропуск я обошел прямо по воде, которая доходила до пояса, а отдельные накаты захлестывали меня с головой. Но на ногах я удержался; не знаю, что помогло. Как ни странно, но я взбодрился от такого купания, может быть потому, что приготовился к схватке, к единоборству. Но потом мне стало хуже. Не помог и костер, не помогла и вторая половина утки, которую желудок вывернул обратно, вероятно из-за того, что она не была как следует прожарена, или же потому, что желудок отвык. Наверное, сказалось все-таки излишнее напряжение нервов, переутомление. Уснул сразу и провалялся в забытьи часов шесть, судя по положению солнца. Нога уже ничего не чувствовала, я боялся на нее смотреть, хотя, несмотря на уговор, который сам с собой заключил, о ней вспоминал часто.
Оказалось, двигаться очень трудно. Труднее, чем в самом начале. Попытался ползти, волоча ногу по песку и отталкиваясь второй. Но не было ощущения того, что мышцы разогреваются и начинают приходить в более-менее приличную форму, нет. А ползком далеко не уйдешь.
Нога гниет, я это чувствую, цель приблизилась ненамного. Так что дальше-то?
Э, нет! Если начать думать, что все кончено, то мне не добраться до людей, а это есть недоведенное до конца дело. Попытайся еще раз себя обмануть, такой обман идет на пользу, во благо. Так ли много осталось? И так ли сильно ты сдал? Нет, конечно. Но слишком уж одиноко? Ничего.
Вскочил на свой костыль даже не оперевшись о камень. Я ожидал рвущей боли, опрокидывающей в беспамятство. Оказалось — ничего, стерпеть можно. Так, шаг, другой. Посчитай для начала, а потом брось, а то втянешься, начнешь считать и считать, чего хорошего?