Спина саднила, по ней что-то текло. Да не что-то, а кровь! Моя кровь! Ничего, не в первый раз.
Дотянулся я до спины с трудом. Моя любимая, крепкая и надежная куртка разорвана. Чувствительность кожи присутствует.
– Живой, товарищ Большаков? – послышался как всегда задорный голос Русакова. Ему вообще все нипочем.
– Относительно, – кивнул я.
– Осторожнее с врагом надо. Аккуратнее.
А мне вернулась возможность трезво соображать и оценивать, что творится. Отделался я, судя по всему, не слишком глубокой царапиной от пули. А вот противнику повезло меньше. Он был безвозвратно мертв. Зашедшие через дверь Русаков и Лифшиц без особых терзаний, забыв свой же приказ «брать живым», начинили его пулями, как на охоте дробью фазана. Их можно понять. Они посчитали, что бандит угрохал меня, и решили не дать возможность ему угрохать заодно и их. Так что патронов не жалели.
Рядом с безжизненным телом валялся вальтер. Тот самый, который противник держал в руках, притом уже снятым с предохранителя. Да, не повезло врагу. Не сжимал бы он пистолет в руке, не было бы и искуса сразу жать на спусковой крючок, едва завидев незнакомца, который, может быть, вообще случайно мимо проходил через окно. Вот и остался бы жив. А сейчас валяется лицом в пол.
Русаков брезгливо, носком сапога, перевернул тело на спину. А Лифшиц витиевато выругался. Красиво выругался. Вообще, похоже, он большой мастак в нецензурной лексике и свое мастерство при каждом удобном случае с готовностью демонстрирует людям.
Хотя материться было из-за чего. Убитый ну никак не походил на находящегося в розыске партноменклатурщика Андрона Головченко.
– Это Цыпин, – пояснил Лифшиц. – В Управлении землепользования работал. Они вместе с Головченко скрылись, когда под ногами земля задымилась.
– Ну да, – кивнул Русаков. – Правая рука главного вредителя.
Я отвел глаза от тела. Это китайцы любят смотреть на проплывающий по реке труп врага. Мне это не доставляло никакого удовольствия. Тем более во флигеле и без того было на что посмотреть. Притом гораздо более интересное. Например, открывшийся взору натюрморт.
Часть стенной перегородки рядом с печью была сдвинута в сторону. Она прикрывала солидную нишу, являющуюся тайником. Притом тайником, полным всяких богатств, в которых и копался наш враг. Рядом по полу было небрежно разбросано оружие, несколько ручных термитных гранат образца 1917 года, металлическая коробка с пулеметными зарядами и куча картонных коробочек с винтовочными и пистолетными патронами. Штук пять пистолетов и револьверов различных систем. Обрез. Прям какой-то оружейный магазин! И еще в стороне валялся чемодан – объемный, фибровый, с золотистыми застежками. Дорогой чемодан. Грубо продавленный в самом центре. И совершенно пустой.
Один из продотрядовцев, которые набились в комнату, слетевшись на выстрелы, как мошкара на свет лампочки, с уважением присвистнул:
– Хороший улов. Это ж сколько оружия и патронов. Вот бы нам отдали!
– Сколько? – вдруг с прорвавшимся неожиданно раздражением, несвойственным его ровной натуре, воскликнул Русаков. – Курам на смех… А вот чемоданчик пустой.
Потом, будто вспомнив о чем-то второстепенном, но все же необходимом, он махнул рукой в мою сторону:
– Окажите товарищу Большакову медицинскую помощь.
Один из продотрядовцев, оказавшийся фельдшером, помог мне стянуть куртку и рубаху, внимательно осмотрел рану. При нем был комплект первой помощи, потому он сразу сделал перевязку и подытожил:
– Повезло вам. Чуть ниже пуля – и позвоночнику бы хана. И тогда…
Меня аж передернуло. Что такое перебитый позвоночник, я знал прекрасно. Насмотрелся в свое время. Лучше уж тогда сразу наповал – и честнее, и приятнее.
В общем, оснований для моей госпитализации не наблюдалось. Так что загрузился я в автобус со всеми наравне, и мы отправились в наше логово. Правда, для порядка Русаков оставил пару сотрудников и нескольких продотрядовцев разгребать ситуацию с местными органами и давать показания.
В штабе, а заодно и в расположении, нашей специальной группы Русаков отправил ребят спать, а мне кивнул:
– А тебя на чаек с сахарком, товарищ Большаков.
– Как раненому на фронте сладкое положено? – хмыкнул я.
– Положено.
Мне страшно захотелось чая с сахаром. То, чего сейчас так не хватало.
Русаков в своем заставленном старой скрипучей мебелью кабинете, заодно служившем ему и спальной, и столовой, и вообще логовом, поколдовал над спиртовкой. Из носика медного чайника пошел пар. Фарфоровый заварник принял в свое чрево кипяток, и вскоре напиток был готов.