Прекосси взглянул на него без тени смущения.
– Как закончим здесь, в кабинете комиссара Де Пизиса состоится брифинг, – сухо объявил он и вышел, не дожидаясь ответа.
Маркини взглянул на Куррели… Он ожидал самой худшей реакции, потому что словечки типа «брифинг» выводили шефа из себя.
– Как вы думаете, дождь будет? – спросил он, исключительно чтобы отвлечь начальника.
– Маркини! Пошел ты в задницу! – был ответ.
Куррели опоздал на брифинг.
Де Пизис и заместитель Прекосси пригласили его сесть.
– Мы собрались по поводу убийства на улице Гауденци, – объявил Де Пизис.
Куррели уселся:
– Елены Маркуччи, – уточнил он.
Де Пизис поправил галстук.
– Да, дело ясное, мне кажется…
Прежде чем Куррели смог ответить, встрял Прекосси:
– Мы буксуем, надо постараться спешно закончить дело.
– Спешно? – спросил Куррели.
– Спешно, – подтвердил Де Пизис.
– От меня что-нибудь ускользнуло? – не унимался Куррели.
Де Пизис прокашлялся.
– Нет, – квакнул он.
У Прекосси был такой вид, будто у него срывалась интимная вечеринка.
– Елена Маркуччи действительно приходилась бабушкой по материнской линии Стефано Крешони.
Куррели издал короткий смешок. Его всегда забавляла мелочность заместителей. Считая в уме, он стал ждать, не задавая больше вопросов.
На счете «пять» вопрос задал Де Пизис:
– Вам известно, о каком Крешони идет речь?
– О кандидате в мэры, – просто сказал Куррели.
От такой наивности Де Пизис заморгал глазами.
А Прекосси уселся поудобнее.
– Совершенно верно, – произнес Прекосси. – И этим все сказано, не находите?
– Не нахожу, – сказал Куррели голосом синхронного переводчика.
Де Пизис подпрыгнул на стуле. Прекосси поднял брови, словно его ослепило неожиданной вспышкой света.
– Расследование еще идет, выводов экспертизы пока не имеется, заключение судебного медика ожидается только завтра… – Куррели старался придать фразе бюрократический оттенок.
– Но у нас есть подозреваемый, жилец из квартиры напротив… – Прекосси плохо знал Куррели.
– …который все отрицает.
Де Пизис развел руками:
– Можно подумать, это такая новость, что подозреваемый все отрицает.
Куррели не сдавался:
– С теми данными, что у нас имеются, мы не можем отправить его в камеру.
– Это мы поручим уладить предварительному следствию, что скажете? – Саркастический тон вполне подходил Прекосси. – Есть показания жильцов и Крешони. Подозреваемый… – Прекосси поискал глазами Де Пизиса, прося о помощи.
– Порцио Фабио.
– Да, Порцио Фабио был в натянутых отношениях с Еленой Маркуччи, которая к тому же являлась его квартирной хозяйкой и норовила его выселить…
– Я работал. Я, когда работаю, всегда включаю музыку на полную громкость и держу входную дверь открытой, чтобы не прерывать работы, если кто-нибудь придет. – Вид у Порцио был очень усталый.
– Вы были один? – Нельзя было сказать, чтобы Куррели его прижимал.
Порцио смотрел на комиссара, не отвечая.
– Вы были один? – повторил Куррели, и на этот раз в его голосе не было прежней вальяжности.
– Да, – ответил Порцио, но через пару секунд.
– Правда? А у нас выходит, что с вами кто-то был. Если верить синьоре, которая живет под вами, это женщина, с которой вы ссорились…
– Синьора ошибается. – Было не похоже, чтобы Порцио собирался сотрудничать со следствием.
– Ну хорошо, вы работали… И что произошло потом?
– Может, она услышала музыку, я поставил громковато… Я работал, потом вышел в ванную за растворителем. А когда вернулся, увидел его.
– Вы уверены, что он вошел?
– Но ведь ее задушили, к тому же я уверен, что увидел его. Со спины, но сразу узнал… Наверное, так и было…
Тут Маркини его перебил:
– То есть, по-вашему, Стефано Крешони находился в доме в тот день, когда была убита его бабушка.
Порцио подтвердил, и Маркини испытующе на него уставился.
– А у нас так не получается, – сказал он. – Доктор Крешони представил алиби на весь вечер того дня.
Порцио опустил голову.
– Он здесь был, – сказал он.
– Если Крешони здесь был, то очень жаль, что никто, кроме вас, не может это подтвердить. – В констатации комиссара слышалась плохо скрытая надежда.
Порцио не ответил.
– Это все усложняет. Особенно учитывая то, что у вас был мотив расправиться с Еленой Маркуччи.
– Она была невыносима. Теперь ее объявляют чуть ли не святой, но в доме ее терпеть не могли. Все, даже собственный внук.