– Одним словом, убыл Порцио, прибыла Вакки, – суммировал Прекосси.
– Похоже на то, – задумчиво отозвался Куррели. – Вот только не могу понять, зачем было Серене Вакки убивать старуху.
– Да потому что она уголовница, у нее длинный список судимостей, может, она решила обокрасть Маркуччи, которая жила одна.
– Да, но по времени ничего не совпадает. Если Порцио и Вакки занимались любовью до шестнадцати, а служанка вернулась в пятнадцать пятьдесят, то Вакки должна была убить старуху в то время, когда служанка была в доме, но служанка нашла свою хозяйку уже мертвой.
– Ну, это если парочка сказала правду.
– Если не сказали, то они идиоты, потому что Вакки прокомпостировала свой автобусный билет в шестнадцать десять.
– Тогда Порцио снова выходит на сцену. Женщина сказала, что он отлучался минут на десять около пятнадцати тридцати. Он вполне мог зайти к старухе, убить ее, забрать рисунок, а потом…
– Перевернуть все вверх дном. Потрясающе, учитывая, что он был голый, с картиной в руках, может, прикрывал ею срам. И Маркуччи его так легко впустила? Да ладно вам!
Прекосси начал закипать:
– Во-первых, выбирайте выражения! Во-вторых, я надеюсь, вы не собираетесь отправиться туда, куда, как я полагаю, хотите отправиться!
– И куда же это я хочу отправиться?
– К… к Крешони! – прошипел Прекосси.
Куррели сначала кивнул, потом помотал головой.
– Я ограничусь тем, что проверю счета Крешони. Говорят, его предвыборная кампания выдохлась на манифестах и телерекламе… – Он протянул Прекосси заранее отпечатанный листок.
Прекосси поглядел на листок, поглядел на Куррели – так, словно тот наставил на него оружие.
– Вы отдаете себе отчет? – хрипло прокаркал он. – Вы… вы…
– Не трудитесь подыскивать слова, я знаю, что вам не нравлюсь.
– Не нравитесь, – подтвердил Прекосси, с впечатляющей скоростью взяв себя в руки.
– Ну вы тоже у меня не в любимчиках.
– Однако некоторые считают вас превосходным работником. Только не я… Я не выношу вашей врожденной склонности к предвзятости.
Куррели нервно рассмеялся.
– Врожденной, – повторил он, как бы про себя.
– Мы сейчас одни, давайте поговорим начистоту. Времена изменились, доктор Куррели, и вы, коммунисты, теперь не можете вытворять все, что вам заблагорассудится, – заявил Прекосси.
– Мы – кто? – Фраза Прекосси выбила Куррели из седла.
Прекосси замолчал.
– Так, значит, я не согласен с вами, потому что я коммунист? А с каких это пор стало обидным называться коммунистом? В какой такой стране мы находимся? Вы говорите, что я ударился в политику, а потом сами же мешаете вести расследование по делу Крешони.
– Не говорите вещей, за которые можете поплатиться. Я ни в чем вам не мешаю. И прошу вас выбирать более подходящие выражения…
– Хорошо, тогда подпишите, пожалуйста, вот это. Если откажетесь, я буду вынужден думать, что вы сознательно препятствуете выяснению имущественного состояния инженера Крешони…
– Вы совсем сошли с ума. Да я вас туда зашлю, где вы будете расследовать разве что дела о краже кур!
– Это все, что я хотел узнать, – ответил Куррели, забирая листок.
Маркини не поверил. Не поверил, что Куррели пытался получить у Прекосси разрешение на запрос о имущественном состоянии Крешони. И не удивился, узнав, что Прекосси встретил его в штыки. Крешони был для Прекосси образцом, он значил больше, чем просто местный предприниматель. Куррели, в свою очередь, знал, куда хотел отправиться…
…Когда бледный как смерть Маркини вошел, чтобы сообщить Куррели, что Крешони хочет с ним поговорить и ожидает в приемной, Куррели даже не пошевелился. Маркини не мог поверить: он понимал, что Куррели устроил всю кутерьму только ради этой встречи. Чтобы залучить инженера Крешони в свой кабинет, и вот сейчас он войдет… Он смотрел на комиссара, как смотрят на акробата, крутящего тройное сальто без лонжи и без сетки…