Она лежала на спине, нос у нее заострился, кожа на лице натянулась и сразу стало понятно, что никакой это не сон. Я испугалась, закричала, стала ее трогать, тормошить, только была моя Фанечка уже твердой и холодной. Что делать, куда бежать? Трясущимися руками набрала номер Михаль, никто не ответил, видно вышла куда-то. Позвонила Томеру, трубку взяла Гила, и даже на расстоянии было слышно как она недовольна, даже возмущена, что я смею звонить им домой. Но моментально взяла себя в руки, сказала, что сейчас вызовет амбуланс, позаботится о формальностях, ибо что делать и в какой последовательности, я понятия не имела. И, естественно, была не в себе. Так что черт с с ним, с отношением ко мне Гилы, зато она знает, что сейчас нужно, в этом я не сомневалась. Только было жутко находиться в одной квартире с покойницей, с которой мы только накануне вечером обсуждали ситуацию в стране. И еще было немного стыдно от того, что тревожила меня совершенно неуместная мысль: где же я теперь буду жить? Сама себе напомнила Шарикова с его бессмертным «А где ж я буду харчеваться?!» Сравнение с Шариковым было обидным, но верным. Разве об этом сейчас надо думать? Как ты можешь, Таня?
А о чем можно думать? О том, вспоминала ли она, засыпая навсегда, то чувство, с которым стреляешь человеку в спину? Помнила ли, каково это — нажать спусковой крючок, зная, что сейчас вот этот живой, смеющийся или, наоборот, серьезно слушающий собеседника человек, умрет. Даже если это будет очень плохой или просто искренне заблуждающийся человек. И умрет он потому, что ты выстрелила ему в спину. Исправит ли его смерть совершенное им зло или допущенную им фатальную ошибку? И как потом жить, зная, что человека-то ты убил, а зло и ошибки никуда не делись?
Об этом ли думал тот чернявый парень, выпуская три пули в спину пожилого премьера? О том, что это не человек, а — символ, функция? А раз так, то никаких особых проблем с убийством быть не должно, да? Нет, наверное, он, как Фанины товарищи, думал, что это была казнь, «изъятие из обращения». Как можно изъять человека из обращения? Что за дурацкая формулировка? Как поднялась рука «изъять» отца, деда, мужа, человека, который хоть и заблуждался, мостил, по старой поговорке, добрыми намерениями дорогу в ад, но точно так же болел душой за страну, как и этот чернявый парень, мальчишка совсем.
Вот такие мысли меня обуревали, пока я ждала скорую помощь, сидя рядом с маленьким телом, покрытым с головой белоснежной простыней. Вы скажете, все это интеллигентские сопли провинциальной учительницы, те люди думали совершенно иначе? Наверное. Терзалась ли подобными мыслями пулеметчица Украинской повстанческой армии? Вряд ли. Не думаю, что мучили ее угрызения совести, когда она наводила пулемет на казачью лаву генерала Шкуро, на петлюровских гайдамаков, на красную конницу. Все они неслись на нее, чтобы убить. Так что выбор у «хорошей еврейской девочки из Одессы» был простой — или ты, или тебя. И тогда выбираешь «ты», отбрасываешь сомнения и нажимаешь на гашетку «максима», который начинает гулко выплевывать по 600 пуль в минуту со скоростью 750 метров в секунду. Это значит, что тем, кто скачет на тебя, жить остается полторы секунды, не больше. А вот ты будешь жить. Некогда размышлять о высоких материях, когда тебя вот-вот зарубят шашкой или застрелят из нагана. Надо действовать.
Но ведь точно так же думал и тот парень, который вытягивал из кармана свою «беретту», чтобы выстрелить в спину Рабину. Он-то тоже хотел действовать! Как все запутано, как все странно, кто его знает, кто тут прав, думала я, пока тело Фани выносили из квартиры. Вспоминала ли она свою боевую подругу Маню, жестоко отомстившую насильнику за поругание подруги? А что бы сделала я, Таня? Ничего бы я не сделала. Не смогла бы. Мучилась бы разными мыслями. Взвешивала за и против там, где надо не думать, а действовать. Хотя, скорее всего, я опять сама себя обманываю. Тут или я бы смогла сделать то, что необходимо, или Фаня точно так же мучилась, но делала то, что должно. Потому что иначе не бывает.
Фаню похоронили не по еврейской традиции — в тот же день, а только через двое суток: ждали младшего внука из Америки. Эран этот все равно опоздал: его самолет задержали в Амстердаме, где была пересадка. Не успел. На Томера, кстати, он был совсем не похож. Эран мне не понравился — высокомерный. По мне скользнул взглядом и не отразил, что я и есть тот человек, который с его бабушкой провел последние годы, заботясь о ней. Действительно, кто я для него вообще? Эмигрантка какая-то, мало ли в Израиле эмигрантов. Томер тоже вел себя как чужой, ко мне даже не подошел. Видно было, что ему плохо, но ни он, ни Гила не проронили ни слезинки. Одна я на кладбище ревела в голос, и не по нашей русской традиции, а совершенно искренне: жалко мне было Фанечку, привязалась я к ней за эти три года. Привязалась? Боюсь сказать «полюбила», хотя полюбила, конечно. Господи, как мне ее было жалко!