— Ага, в Персии. И с буржуями в чекистских подвалах, голыми и безоружными. И в Палестине, когда агентов вербовал. И с бабами своими бесконечными в постелях. Прямо Аника-воин!
— Скотина ты, Попов. Правильно тебя расстреляли.
Яков замолчал, отвернулся.
— Вы и тут собачиться будете? — рассмеялась Маня.
Фаня повернулась к Блюмкину.
— А ведь Митя прав! «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Вот и я спрошу: помогли тебе твои большевики? Удобно тебе вот так, с дырами в затылке и во лбу?
— Ой, Фаня! Кто бы говорил?! Ты ж сама меня готова была застрелить тогда, помнишь?
— Помню, Яшенька, я все помню.
— Да уж, из того револьвера мне вообще бы полголовы снесло. А смогла бы?
— Конечно, любимый. И никаких угрызений совести не испытала бы. Хотя, вру. Понятно, что мне было бы жалко тебя, я же помню совсем другого Якова Блюмкина, отчаянного, наглого, уверенного в себе, даже в неопытности своей уверенного.
— Помнишь, значит…
— Конечно, помню! И неловкость твою помню, и боль свою, и страх, что никогда не смогу стать тебе верной подругой… И не стала. А так хотела! Только ты этого не захотел. Как же ты мог, Яша? Почему?
— А я тебя предупреждала! — по своему обыкновению весело ворвалась в беседу Маня. — Еще тогда, на Молдаванке! Этот своего не упустит. Но и верен не будет никогда и никому.
— Ох, Маня! Не тебе говорить! — обиженно воскликнул отвергнутый Блюмкин. — Ты, можно подумать, сильно верная была. А почему у нас с тобой тогда не сложилось, кстати?
— Вы бы такие вещи не при мне выясняли, а? — ревниво сказала Фаня.
— Фанька! Ревнуешь, что ли? Не дури! Мне этот гад до лампочки, хотя, тут-то уже все равно.
— А мне, Маня, не все равно!
— Это пока, девочка, пока… Ты еще новенькая у нас тут. Потом успокоишься, потому что все бессмысленно. Нет смысла перетирать старое, да и будущего тоже нет. Что нам остается?
— Мань… — замялась Фаня.
— Что?
— А тебе страшно было? Тогда, в Крыму?
— А как ты думаешь? Конечно, страшно. Я даже обоссалась, когда меня к фонарю тащили, чтобы повесить. Было и страшно, и стыдно. Не потому, что обоссалась, а потому что они видят, что я обоссалась и ржут, думают, я их боюсь. Мне бы мой наган тогда, да где там.
— А я лежала в кустах… и не смогла ничего сделать. Простишь?
— Не было тебя там, Дитка, не было. Тебе просто очень хотелось, чтобы ты там была. И мне бы хотелось, чтобы хоть кто-то из своих был со мной.
Она снова обняла Фаню:
— Ты бы все равно ничего не смогла бы сделать, а висеть рядом с тобой мне совсем не хотелось. Спасибо, что хотела помочь, этого довольно.
Яков отодвинул Маню в сторону.
— Фаня, почему ты меня не спрашиваешь? Думаешь, мне не было страшно?
— Когда, Яшка? Когда тебя твои же дружки стрелять повели?
— Ну, да. Знаете, девушки, про меня ведь потом легенды складывали, что я перед казнью кричал что-то про мировую революцию и товарища Троцкого. Ничего я не кричал. Я даже не знал, куда ведут, не говорят же! И когда они выстрелят, тоже не знал! Порядок-то мне был известен, сам скольких порешил, но как раз от того, что всю процедуру стандартную знал, еще страшнее было. Еще страшней.
— А я тебе всегда говорила, Яшка, погоришь ты на бабах! Уж больно ты злой до них был. А выбирать не умел.
— Почему «на бабах», — удивилась Фаня.
— Так его ж очередная любовница сдала, Дита! Вот ГПУ до него и добралось.
— Да, Яша?
— Даа, Фаня. Маня верно говорит. Маху дал.
— Маху он дал! Она его с Троцким выследила, когда они в Стамбуле встречались, и тут же к чекистам и побежала. А этим только повод дай: сразу же пошли его брать.
— Так и было. Но я, между прочим, не как баран на заклание шел, не надо меня таким уж дурачком выставлять.
— Да-да, не как баран. Устроил на улицах Москвы погоню со стрельбой. Герой! А все равно пулю в затылок получил. От дружков своих…
— Мань, перестань, — примирительно сказала Фаня. — Все мы ошибались. Нечего друг друга винить.
— Да я к чему? Остался бы он тогда с тобой, Фанька, все бы у вас по-другому сложилось.
— А у тебя?
— Не, у меня все так и было бы, мне эти ваши глупости неинтересны. Так и так убили бы, по-любому. Хотелось бы, конечно, в бою, от пули. Но тут уж выбирать не приходится. Знала, что молодой помру. Жалко только, что так мерзко они меня порешили. Лучше бы расстреляли, как тебя, Яшка.
— Слушайте, ну хватит уже! Ничего, что я тут рядом стою? Я вам не мешаю? — вмешалась Фаня, оглядываясь и разыскивая взглядом кого-то.