Что я помню из Брамса? Что? Играли же что-то в училище. Вспомнить бы. Ага, вот и ноты… Да, Брамс, отлично. Так… вот это мы с Иркой играли в два рояля… Ладно, обойдемся одной моей партией.
— Соната фа-минор, — мечтательно протянула Фанни, когда я закончила, не доиграв, правда, до конца. — Но в четыре руки лучше звучит.
И снова подмигнула, зараза такая! Ну чисто девчонка. Не отнимешь: хорошо знает классику. Ну-ка, а вот это…
И начала «Орфея и Эвридику» Глюка. Я, конечно, не Рахманинов, который ее исполнял блестяще, но попробую растрогать старушку.
— Да, Глюк велик…
С кажите, какая хитрюга! С такой трудно будет, разбирается, не обойдешь на повороте. Но и у меня есть роскошный козырь: мелодия недавняя, красивая, не такая уж и классическая, но прозрачная и радостная, хоть и с грустинкой, как всякое настоящее произведение. Как по мне — так она о любви и страсти. Внутренняя, вырывающаяся наружу страсть — и тонкий, глубоко скрытый аромат любви. Пару раз сбилась, конечно, но сыграла неплохо.
Фанни помолчала. И потом вновь привела меня в состояние шока:
— Вот видишь, стоило чуть-чуть отойти от стереотипов, как сразу стало интересно, правда, Таня? Пьяцолло прекрасен! Его псевдо танго неожиданно превращается в классику этого жанра, только очень глубоко чувствующий страсть человек — тут я невольно вздрогнула: она что, мысли читает? — мог такое написать.
— Фаня, вы откуда так хорошо классику знаете?
— Потом как-нибудь расскажу. Давай ужинать и спать.
Прищурилась:
— А ты и вправду неплохо играешь. Совсем неплохо. Если еще и учишь так же… — и улыбнулась. На миг я представила ее молодой, кому-то вот так улыбающейся девицей, и поняла, что эту женщину многие любили. И многим она разбила сердца, как писали в старых романах. Вот тебе и бабулька-божий одуванчик, это же оторва одесская! Так и буду ее теперь звать. Про себя, конечно.
Вечерний ритуал — душ, легкий ужин, прием лекарств, чистая постель, стакан воды на тумбочку, если ночью пить захочется.
— Фаня, — осторожно спросила я. — Вы засыпаете? Сильно спать хотите?
— Нет, не очень, — она повернула голову ко мне. — А что?
— Вот вы сказали — это вы стреляли в Ленина. Как это получилось? Как это было?
— Фильм «Ленин в 1918 году» видела?
— Что-то припоминаю такое из детства.
— Так вот, деушка, все было совсем, совсем не так.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ВОССТАНИЕ. МОСКВА, 1918
Все потихоньку налаживалось. Яшка, конечно, сволочь еще та, но все же сносную жизнь он ей обеспечил. Рано утром Фаня выходила из дома на Большой Садовой, садилась в трамвай с литерой «Б» и катила по кольцу, рассматривая дома и людей. Дома скоро поднадоели, а за людьми наблюдать было интересно. Очень уж они были разные в этой Москве. Незаметно научилась отличать коренных москвичей от приезжих. Хотелось стать такой же, своей в этом городе горделивых женщин и деловых мужчин. Первым делом подшила свою старую юбку, хотя что там шить — ткань просто трескалась от старости, но общими усилиями девушки справились. Теперь Фаня и вправду выглядела как московские модницы: обнажила щиколотки, смотрите на здоровье, от нас не убудет. Чулок, правда, не было приличных, но на дворе лето, обойдемся. А к осени что-то придумаем. Вместе с Диной и Дорой перекроили кое-что из ее вещей — каторжанки за долгие годы научились прилично шить, а Дора так вообще в прошлой жизни белошвейкой была. Правда, сейчас видела совсем плохо, близоруко щурилась, когда что-то делала, колола иголкой пальцы, но очки носить наотрез отказывалась и особо тонкую работу поручала Дине, которая видела значительно лучше. Та даже сама нитку в иголку вдергивала, а не просила Фаню, как Дора. Каторжанки подарили девушке красную косынку, а еще ботинки у нее были почти новые, с высокой шнуровкой и на каблучке. Так что, цокая этими каблучками от Курского вокзала до Трехсвятительского переулка, Фаня ощущала себя неземной красавицей.
В Боевом отряде ВЧК работа ей досталась, прямо скажем, не пыльная. Фаня быстро выучилась стучать на машинке, правда, поначалу очень удивлялась: почему буквы расположены не по порядку? Зачем? Но и к этому привыкла, научилась ловко управляться с произвольно разбросанными буковками. Время от времени от нее ускользала какая-нибудь «Щ», и тогда Фаня долго смотрела на клавиши, разыскивая ее, а потом сама над собой смеялась: ну вот же она, под самым носом!