– Ага, теперь то, что именуют демократией, имеет накачанные гелем губы, обесцвеченные волосы и все такое прочее… Она насквозь фальшивая: она не то, чем кажется… и не то, за что ее выдают.
Маркини отказался от третьей порции зраз.
– Ну и что с того? – спросил он и тут же пожалел, что спросил.
– Не знаю, пока не знаю. Но у той демократии, что нравится мне, нет ни денег, ни времени, чтобы сделать себе искусственную грудь. Понятно?
Маркини содрогнулся:
– Вы считаете, что у Вакки искусственная грудь?
Куррели посмотрел на напарника. Ответ у него был уже готов, вот только вряд ли Маркини поймет.
Итак, Серена Вакки была в доме Порцио и видела рисунок, может быть, даже к нему прикасалась. Порцио отложил его в сторону, чтобы он высох. Вечер начался с позирования, а потом… в общем… Порцио и Вакки отправились в спальню… Что тут плохого? Нет, она не знает, как рисунок оказался у старухи. В какой-то момент Порцио вышел из комнаты, то ли взять чего-нибудь выпить, то ли в ванную, но сразу вернулся. Минут через пять-десять. И сказал: в дом кто-то вошел! Она, то есть Вакки, перепугалась, решив, что это какой-нибудь эротоман, любитель подглядывать… «Что за идиотская мания не закрывать дверь!» – крикнула она, наспех одеваясь. Фабио ее любит, он сказал, что ее не было, чтобы защитить ее, он ведь знает обо всех ее сложностях. А когда всплыла эта история с убитой старухой, она думала пойти в полицию, но полицейские – известно, какие они. А что полицейские?.. Видала она их и в Генуе, и в Неаполе! Да нет, не будем всех под одну гребенку…
– Одним словом, убыл Порцио, прибыла Вакки, – суммировал Прекосси.
– Похоже на то, – задумчиво отозвался Куррели. – Вот только не могу понять, зачем было Серене Вакки убивать старуху.
– Да потому что она уголовница, у нее длинный список судимостей, может, она решила обокрасть Маркуччи, которая жила одна.
– Да, но по времени ничего не совпадает. Если Порцио и Вакки занимались любовью до шестнадцати, а служанка вернулась в пятнадцать пятьдесят, то Вакки должна была убить старуху в то время, когда служанка была в доме, но служанка нашла свою хозяйку уже мертвой.
– Ну, это если парочка сказала правду.
– Если не сказали, то они идиоты, потому что Вакки прокомпостировала свой автобусный билет в шестнадцать десять.
– Тогда Порцио снова выходит на сцену. Женщина сказала, что он отлучался минут на десять около пятнадцати тридцати. Он вполне мог зайти к старухе, убить ее, забрать рисунок, а потом…
– Перевернуть все вверх дном. Потрясающе, учитывая, что он был голый, с картиной в руках, может, прикрывал ею срам. И Маркуччи его так легко впустила? Да ладно вам!
Прекосси начал закипать:
– Во-первых, выбирайте выражения! Во-вторых, я надеюсь, вы не собираетесь отправиться туда, куда, как я полагаю, хотите отправиться!
– И куда же это я хочу отправиться?
– К… к Крешони! – прошипел Прекосси.
Куррели сначала кивнул, потом помотал головой.
– Я ограничусь тем, что проверю счета Крешони. Говорят, его предвыборная кампания выдохлась на манифестах и телерекламе… – Он протянул Прекосси заранее отпечатанный листок.
Прекосси поглядел на листок, поглядел на Куррели – так, словно тот наставил на него оружие.
– Вы отдаете себе отчет? – хрипло прокаркал он. – Вы… вы…
– Не трудитесь подыскивать слова, я знаю, что вам не нравлюсь.
– Не нравитесь, – подтвердил Прекосси, с впечатляющей скоростью взяв себя в руки.
– Ну вы тоже у меня не в любимчиках.
– Однако некоторые считают вас превосходным работником. Только не я… Я не выношу вашей врожденной склонности к предвзятости.
Куррели нервно рассмеялся.
– Врожденной, – повторил он, как бы про себя.
– Мы сейчас одни, давайте поговорим начистоту. Времена изменились, доктор Куррели, и вы, коммунисты, теперь не можете вытворять все, что вам заблагорассудится, – заявил Прекосси.
– Мы – кто? – Фраза Прекосси выбила Куррели из седла.
Прекосси замолчал.
– Так, значит, я не согласен с вами, потому что я коммунист? А с каких это пор стало обидным называться коммунистом? В какой такой стране мы находимся? Вы говорите, что я ударился в политику, а потом сами же мешаете вести расследование по делу Крешони.
– Не говорите вещей, за которые можете поплатиться. Я ни в чем вам не мешаю. И прошу вас выбирать более подходящие выражения…
– Хорошо, тогда подпишите, пожалуйста, вот это. Если откажетесь, я буду вынужден думать, что вы сознательно препятствуете выяснению имущественного состояния инженера Крешони…
– Вы совсем сошли с ума. Да я вас туда зашлю, где вы будете расследовать разве что дела о краже кур!
– Это все, что я хотел узнать, – ответил Куррели, забирая листок.
Маркини не поверил. Не поверил, что Куррели пытался получить у Прекосси разрешение на запрос о имущественном состоянии Крешони. И не удивился, узнав, что Прекосси встретил его в штыки. Крешони был для Прекосси образцом, он значил больше, чем просто местный предприниматель. Куррели, в свою очередь, знал, куда хотел отправиться…
…Когда бледный как смерть Маркини вошел, чтобы сообщить Куррели, что Крешони хочет с ним поговорить и ожидает в приемной, Куррели даже не пошевелился. Маркини не мог поверить: он понимал, что Куррели устроил всю кутерьму только ради этой встречи. Чтобы залучить инженера Крешони в свой кабинет, и вот сейчас он войдет… Он смотрел на комиссара, как смотрят на акробата, крутящего тройное сальто без лонжи и без сетки…
– Очень холодно сегодня, – начал Крешони заносчиво, снимая перчатки, чтобы пожать Куррели руку.
Куррели ответил на пожатие.
– Я ждал вашего визита, – сказал он.
– Не хотелось бы, чтобы вы подумали, что я здесь, чтобы оправдываться. Я просто хотел спросить вас, что вы против меня имеете.
– Против вас? Ничего. Что я могу иметь против представителя светлого будущего нашего города?
– В этом-то и все дело. Как можно себе позволить… Как вы могли себе позволить даже заподозрить…
– …Подозревать – мое ремесло. Если вам нечего скрывать, то не вижу проблемы.
– В наше время не так-то просто выдержать избирательную кампанию.
– Конечно, нужно много денег.
Крешони воспринял слово «деньги» как оскорбление, но сохранил лицо:
– Конечно, что тут скрывать, кампания требует больших расходов.
– Итак, нужно много денег, – повторил Куррели. – Но разве в политике недостаточно остроумных идей и предложений? – спросил он, педалируя риторические интонации.
– Ну да!.. – взорвался Крешони. – Бывает, что и ослы летают.
– Летают и высоко залетают.
– Я вам не позволю, моя репутация в городе безупречна… Если перестанете попусту тратить время со мной, у вас будет больше времени, чтобы найти убийцу бедной бабушки!
– Как говорят, в последние месяцы у вас наметился серьезный финансовый кризис, – как ни в чем не бывало прокомментировал Куррели.
Крешони пристально на него посмотрел:
– Я отдаю себе отчет, насколько ошибся, полагая, что с вами можно разговаривать. – Уходя, он стал оглядываться по сторонам. – Кажется, у меня были перчатки, – сказал он.
Куррели сидел за письменным столом с самым безразличным выражением лица.
– И знайте, что я не позволю вам совать нос в мою жизнь. У меня не было мотива убивать бабушку.
– Кто знает, что бы мне открылось, даже если бы бабушка выступала вашим гарантом. Если хорошо порыться в ваших счетах, мотив найдется. Знаете, вы мне напомнили школьного товарища, про которого говорили, что он родную бабку убьет, лишь бы добиться своего.
– Надеюсь, вы понимаете, что ваша карьера на этом кончена? – Тон Крешони поднялся как минимум на октаву. – Вы понимаете, что мы еще увидимся?
– Конечно увидимся, – невозмутимо согласился Куррели.