– Потому что на товарищей не доносят?
– Нет. То есть не только… Просто я тебя уважаю.
Сложила губы одна на другую – и молчок. Паскуале рискнул обернуться и мельком взглянуть на нее. Нет, губы не сложены. Палец на щеке, которую собирается кусать.
Лара думала. Думала о том, что с уважением относилась к Гарелло. Да его все уважали, старшего инспектора Гарелло. Последний раз ему торжественно объявили благодарность в День полиции, да и других поощрений у него было не счесть. На стене в отделе по борьбе с наркотиками красовалось фото, на котором он стоял у стола, заваленного конфискованным героином. И такое же фото висело в кабинете начальника. А на снимке в коридоре он наполовину высовывался из окна автомобиля, а рядом с ним сидел в наручниках особо опасный преступник. Лицо полицейского закрывала маска, но все знали, что это Гарелло, потому что он был самым толстым. Лара подумала: ладно.
– Ладно.
– Что – ладно? – Выходит, иногда Паскуале ее слушал.
– Ладно – в смысле хватит. Дело закрыто. Это противно, но меня не касается. Не мое дело.
– Молодец.
– Дай я поведу.
Паскуале вылез, поменялся с ней местами. И в этот момент запищало радио:
– Пятый, пятый, вызывает сто тридцатый.
Паскуале сделал попытку снова сесть за руль, но Лара покачала головой. Он по мобильнику связался со сто тридцатым. В районе овощного рынка было замечено какое-то подозрительное движение. Может, конечно, ерунда, но надо заглянуть на всякий случай.
– Мы тут неподалеку. Сейчас приедем.
Улица Карраччи, налево, еще налево, прямо, прямо. Это была просторная площадка, где недавно снесли социальный центр. Еще виднелись остатки старых стен, а рядом уже начинали возводить новые. Было темно, фонарь на другой стороне улицы не горел.
– Ничего не вижу, – сказал Паскуале.
– Там кто-то есть, – откликнулась Лара, – что-то белеет.
В следующий миг лобовое стекло взорвалось. То есть это Ларе показалось, что оно взорвалось, потому что с ее стороны оно все раскололось, покрывшись паутиной мелких трещинок, напоминавших мозаику. Она быстро крутанула руль, автомобиль вскочил на тротуар, и Паскуале упал на нее. Он был какой-то слишком уж мягкий, липкий и горячий, голова его скользнула вниз, ей на руки, которые она все еще держала на руле. Когда она убрала руки, он ткнулся головой ей в тяжелые, непослушные ноги.
Лара увидела три дырки в лобовом стекле, увидела, что весь рукав пиджака у нее красный и спина у Паскуале тоже вся красная. Тогда она распахнула дверцу, выскочила из машины и на четвереньках забежала за нее, выхватив пистолет и нацелившись в темноту.
Никого, ни тени, ни шороха.
Лара подождала. Потом она говорила, что хотела убедиться, что действительно никого нет, а на самом деле она ждала, чтобы унялась дрожь. Она поднялась, только когда заметила, что кровь затекла из рукава на руку и рука начала замерзать. Она обошла машину и заглянула в открытую дверцу.
Паскуале лежал, уткнувшись лицом в водительское кресло. Она попыталась его поднять, но он был очень тяжелый, и ей удалось только повернуть его на бок, и он так и застыл в нелепой позе.
Одна дырка была у него в груди, другая в шее, а лица вообще не было.
Лара выпустила его из рук, отпрыгнула назад, и ее начало рвать.
Будь Лара потверже характером, она бы сразу же снова попросилась за руль, прямо так, с пластырем на носу, расцарапанном осколками ветрового стекла, и с легкой дрожью в руках. Но Лара твердостью не отличалась и все три дня отдыха, рекомендованные врачом после перенесенного шока, просидела дома. Более того, она взяла еще два выходных и укатила с Марко на море, к его родне, у которой был пансион в Римини. Сидя на пляже, зарывшись ногами в холодный зимний песок, она раздумывала, не попроситься ли подальше от патрульного руля в офис, где поспокойнее. Гибелью агента Паскуале Джулиано занимался мобильный отряд сыскной полиции, и комиссар сказал ей, что у них есть уже рабочая версия. Стройка входила в территорию Яри Албанца, известного сутенера и торговца наркотиками, и кто их знает, какое дельце у них из-за вас сорвалось, почему они так на вас отреагировали, но, будь уверена, мы этих ублюдков поймаем. Больше Лара ничего знать не хотела. Не потому, что ее не волновала смерть Джулиано, а потому, что она не хотела об этом думать, она от этого отстранялась. Даже на похороны не пошла. Потом, рано или поздно, все это вспыхнет в памяти и она снова увидит мертвое лицо, залившее кровью ее форменные брюки, которые она выбросила, даже не попытавшись отстирать. Потом, рано или поздно, но не сейчас. А сейчас она сидела на пляже и сыпала на босые ноги струйку сероватого песка, зажатого в кулаке, и песок относило влажным и соленым морским ветерком.
Все было не так, не так, она знала.
Что-то, и она прекрасно понимала что, заставляло ее думать совсем о другом: надо переходить в офис, возобновить учебу в университете, поменять работу. Надо узаконить отношения с Марко, обзавестись домом, родить ребенка. И привыкнуть наконец заниматься любовью без лифчика, а то она ни с кем еще, ни с Марко, ни с кем другим, его не снимала. Думать о чем угодно, только не об этом. Лара знала о чем, но думать не хотела. Хотела жить спокойно. Не ее это дело. И нечего встревать.
Но она прекрасно понимала, что все было не так.
Поднявшись с песка, она отряхнула ноги, подняла спортивные тапочки и зашагала по бетонной дорожке, делившей пляж пополам.
Он впервые увидел Лару в штатском, без форменного пиджака, и подумал, что так она выглядит даже не такой уж дылдой, как на первый взгляд. Да она просто хорошенькая, просто симпатяга. И грудка есть, гляди-ка. Надо с ней поласковее, по-отечески. Кто ее знает, что она еще вытворит.
– Эй, и где ж ты прятала всю эту красу? Надо перевести тебя в опера́, штатское тебе гораздо больше идет. И почему ты здесь? У тебя же еще день отпуска.
Лара куснула внутренний уголок губы. Совсем чуть-чуть, но это помогло. Она и без того не знала, как начать, а тут еще комиссар глядел на нее с этой идиотской улыбкой, и она совсем смутилась. Другая девчонка на ее месте надела бы не джинсы, а юбку и короткую маечку, чтоб живот было видно, а не эту, с высоким воротником, которая от стирки так села, что все сиськи торчат, вот комиссар и пялится. Но прежде чем она ему все скажет, она должна кое-что услышать от него.
Она заставила себя выпрямиться и выставить грудь вперед, при этом надеясь, что комиссар не заметит, что она это сделала нарочно.
– Так вот, насчет Гарелло, – сказала она.
Комиссар нахмурился и сразу перестал пялиться.
– Так вот, я поняла, что все это ерунда, и я, наверное, ошиблась, и не мое это дело, и вообще… я просто хотела спросить: вы кому-нибудь об этом рассказывали?
– Я? Нет, конечно.
– Ну, там, магистрату или в квестуре…
– Я же сказал: нет.
– А Гарелло?
– Еще чего? С чего бы я стал ему рассказывать?
Он ответил сразу, и тон его не изменился, но что-то в глазах блеснуло, дрогнуло, какая-то искорка все-таки пробежала.
– Конечно нет… ну разве что… чтобы узнать подробнее, как было дело, и не чувствовать себя потом дураком…
Лара знала эту искорку. Хоть она и не отличалась твердостью характера, она, как-никак, пять лет крутила патрульную баранку и научилась распознавать, когда человек врет, а когда нет. Будь то хоть сенегалец, хоть цыганенок, хоть наркоман, хоть просто горожанин… хоть комиссар.
– Нет, успокойся, Гарелло я ничего не сказал.
На этот раз искорки не было, но она проскакивает не всякий раз. Только в первый, и надо уметь ее разглядеть.
Лара уселась за письменный стол и закинула ногу на ногу так, словно на ней была мини-юбка. На этот раз совсем не нарочно, даже не думая, но так изящно, что комиссар снова покосился на стройные ноги в чуть выцветших джинсах.
– Вы все рассказали Гарелло.
Комиссар ничего не ответил.