Рыбак Андрей Николаевич
Tretiya popitka
Жизнь... Пролог
Сырой холодный ветер. Угрюмый, продутый ветрами Владивосток. Низкое небо, скребущее брюхами свинцовых облаков вершины рыже-серых осенних сопок. Мерный шум вечного прибоя в одной из бухточек Амурского залива. Крохотная яхточка-швертбот скрипя старым такелажем медленно галсировала по заливу, приближаясь к лодочным гаражам, разбросанным по берегу. Человек в брезентовом дождевике, сидевший в ней, сутулясь под капюшоном, готовился к завершению своего похода. Небольшой полиэтиленовый мешок корюшки, наловленной около Песчаной бухты, позволял надеяться на еду еще в течение двух-трех дней. Еще один мешок этой вкусной, пахнущей огурцами рыбы, можно продать - и тогда - беспамятное алкогольное забытье. Человек сидел на корме, мрачно глядя вперед, он автоматически управлял баллером руля. Скоро берег. Землистое морщинистое лицо, мешки под глазами, нездоровая худоба - он уже давно старался не смотреть в зеркало. Брился на ощупь, да и то не каждую неделю. Все ближе береговая черта. И значит - снова мокнуть. А тело уже почти не греет. Одежда сохнет плохо.... Берег. Почти неподвижно сидевший долгое время, человек неожиданно ловко убрал грот и стаксель, перо руля и шверт, выскочил в прибой, протащил лодку по песку и, открыв гараж, выкатил из него некое подобие трейлера. Убрав паруса и завалив мачту - вновь загнал яхточку в воду, удерживая ее - подвел под нее трейлер - и, кряхтя - стал вытаскивать ее на берег. Сил на большой путь не хватало - и он, вытащив, насколько смог, свое сооружение, зашел в гараж, зацепил трейлер крюком на тросе и, работая ручной талью, закрепленной за стенку гаража, стал по сантиметру затаскивать яхту в помещение. Выполнив работу, и закрыв гараж на старенький замок, он с уловом в брезентовом рюкзаке двинулся к линии железной дороги.
От Седанки электричкой доехал до Морвокзала, и, стараясь не глядеть на блестящие витрины и яркие окна домов, побрел в сторону Эгершельда. Он не искал адрес - квартиры у него не было. Не было и дома. Жильем для него служил колодец теплотрассы, в котором можно было вполне спокойно ночевать, даже зимой не особо замерзая. Но вот отопительный сезон пока не начался, и значит, еще почти неделю придется мерзнуть. А мокрый кашель давно уже стал привычным. Перед тем, как зайти по адресу на Станюковича, он задумался. Корюшку у него возьмут, но вот стоит ли брать в качестве оплаты дрянную самопальную самогонку, которую хозяева гордо именовали ворошиловкой?. Ему нужен хлеб, лекарство, нужна новая зажигалка - иначе рыбу снова придется есть сырой. Однако без алкоголя вновь подступят ночные кошмары и сожаления о так бестолково прожитой жизни. Он поймал себя на мысли - "прожитой жизни"... Раньше он не считал жизнь прожитой. Всегда была надежда на то, что жизнь, как бы она его не била, сможет повернуться к нему не только филейной частью. Он даже остановился перед дверью, обдумывая эту мысль.
Но подумать ему особо не дали. Дверь открылась. В двери показался обтянутый майкой живот жующего что-то хозяина:
- Привет, Володька. А я слышу - шаги - понял что ты. Ну, как улов?
- Нормально. Килограмма три будет.
- Тебе как обычно - поллитру?
- Извини Семен, деньжата нужны...
- Ну и ладно - держи триста
- Мне бы хоть пятихатку...
- Володь, ну ты же не на базаре. Сколько ты там выстоишь, а тут - сразу. Ну, все, пока... - дверь захлопнулась.
Помяв синенькие сотенки, Владимир вышел из обшарпанного подъезда на улицу. Обойдя дом, он спустился по склону и дошел до своего колодца. Вытащил из заначки припрятанную железку, зацепил и сдвинул крышку, спустился в колодец и аккуратно задвинул люк на место.
На улице быстро темнело, и идти в магазин за зажигалкой не хотелось. У него еще были целы спрятанные в коробке две спички. Пока хватит, а завтра будет видно - решил он. Сняв непросохший плащ, он на ощупь - научился ориентироваться в темноте - достал из-за холодной трубы отопления коробок и коптилку, сделанную из снарядной гильзы 30 мм, аккуратно зажег ее, поставил на выступ кирпичной стенки, сел на забросанную тряпьем лежанку - несколько досок, уложенных на трубы - и огляделся. К тесноте ему было не привыкать - в корабельных каютах бывало и потеснее - порядок и чистоту тут не наведешь, но откровенной грязи он все же не допускал. Стоит ли вылезать и разводить костерчик для приготовления корюшки - обычно он ее поджаривал, а скорее - варил на имевшейся небольшой сковороде - или съесть корюшку сырой? Выбираться наверх не хотелось, да и спичек нет... Что ж, опять сырая рыба. Как у Бомбара или Каллахэна в океане.
Он опять взглянул на деньги - а может - все-таки сходить за самогонкой? Три сотни, учитывая, что новая власть быстренько сделала все население миллионерами - было маловато, но может, Семен согласится на поллитру? Приближение снов, а значит и кошмаров, его пугало. Очень уж живо вставали перед ним сцены прошлого, заставляя вновь переживать минувшее, сожалеть об утраченных возможностях, нереализованных шансах, переживать совершенные ошибки. После таких ночей он просыпался усталый, разбитый, иногда в слезах, и не отдохнувший. Алкоголь отключал видения, хотя, честно сказать, пристрастился Владимир к нему еще до всяких снов.
Поколебавшись, он все же решил никуда не ходить. Пережевывая сырых рыбешек, резко пахнувших огурцами - интересная рыба - складывал кости и внутренности на обрывок газеты - завтра покормит забредающего к нему за угощением кошана - Владимир вновь вернулся к мысли о своей жизни. Что дальше? И есть ли оно - это дальше? Жизнь в колодце теплотрассы - это разве жизнь? Хотя и колодец можно считать своим жильем, особенно после того, как ему пришлось перезимовать в милиции - бывшие сослуживцы из жалости устроили его в камеру для административно арестованных - там хоть раз в день, но кормили - куда еще ниже можно было падать? В голове бродили воспоминания о жизни, о школе, поступлении в военное училище, образы друзей, и острое, всегда живущее в нем восхищение морскими просторами. Это еще не был сон. Эти воспоминания не ранили его. Но впереди была ночь...
Повздыхав, насытившись, Владимир стал устраиваться спать. Раздеваться, конечно, не стал. Умываться? Ни к чему. Снял лишь тяжелые резиновые сапоги, накинул портянки сверху на плащ в районе ног - теплее, да и подсохнут за ночь хоть немного - набросал тряпья на лежанку, задул огонь, укрылся сырым еще плащом и, закрыв глаза, стал пытаться согреться.
Осторожное поскребывание и тихий мяв подняли его. Сдвинув крышку люка, запустил кота, закрылся. На ощупь покормил его - хотя кот и без помощи мог бы слопать все, добытое в море. Сожрав приготовленное угощение и выпросив еще, кот недовольно пофыркал на сырую одежду, но все-таки согласился залезть под плащ. Он согревал Владимира, да и сам грелся около человека. Скоро довольное урчание кота стало убаюкивать бомжа-морехода. И пришли яркие, фрагментами, словно в красочном кино, видения...
Жизнь . Первая попытка .
...Теплое полузабытье, яркий свет, перед глазами - что-то шевелится. После нескольких попыток вглядеться в это, шевелящееся нечто превращается вдруг в несколько коротких отростков на ладошке и приходит понимание - это мои пальцы...
...По изумрудно-зеленой траве усыпанной ярко-желтыми одуванчиками, в сияюще-белой одежде идет, опираясь на палочку, добрый бородатый человек и нарочито-испуганно говорит: "И кудой же мой унучек сховався?" Заливаясь счастливым смехом, мальчик, спрятавшийся за огромным колесом грузовика, выскакивает навстречу прадеду, подхватывается на руки и - счастье - взлетает к ослепительному блеску золота на синеве неба - "а вот он, мой унучек!"...
...Темно-синий вечер. Неспешный говор соседок - и среди них добрая бабушка - на лавочке около забора. Усердное выкапывание очередной ямки в сыром белорусском песочке, и вдруг - говор, сливавшийся в какой-то шум - превращается в отдельные, понятные слова. Уже неинтересно копать - и мальчик слушает сплетни соседок, обсуждающих колхозные заботы...