Лулу с интересом поглядела на тетку: непохоже, что она говорит это ей. Смотрит куда-то поверх …
Евдокия Васильевна энергично позвонила:
– Антонина, собирай на стол, и этой девке скажи, чтобы госпожу свою звала, де мол, к столу можно… А ее самое не надо здесь, без нее подадут. Павла Андреича пригласи, он, как, вернулся из станицы?
– Щас, щас, Евдокия Васильевна!– Тоня исчезла в дверном проеме.
Подталкиваемая мощной дланью тетки, Лулу оказалась у стола первая. Евдокия Васильевна или не заметила, или нарочито противилась приказанию Доминик относительно дочери.
– О, боже, еще и этот малолеток сейчас заявится. Курнаковского в нем ни на грош! – Тетка опять обращалась неизвестно к кому.
Лулу, разглядывая плетеную серебряную хлебницу, помалкивала. Она не знала, как развернутся события. С традиционным: «Я не опоздал?» на пороге показался Виконт. Лулу подскочила на месте:
– Здавствуйте! Доброе утро!
– Добрый день, – отозвался Шаховской, слегка поклонившись в сторону тетки.
– Садитесь, Павел Андреевич! Я говорю, в кого это Николашка такой уродился? Как будто не мальчишка, да и не девчонка, а, пожалуй, попик малолетний. Вот, попик – это точно про него. Гундит, гундит, спасу нет! А? Что скажете? Вам ведь его учить скоро придется?
– Ничего, выправится. – Виконт снял с подноса Тони большой кофейник.
– Ви будете ответить за мой расколовши голёва! Это боль … невозможни… – поджав губы, Доминик прошла к своему месту.
– Bonjour, Madame[31].
Виконт привстал и подвинул ей стул, на который, однако, не-медленно залез мальчик и потянулся к чашке. Доминик уселась рядом, не дождавшись, что кто-то придвинет ей другой стул. Никто и не пытался. Доминик явно сердилась, ноздри ее раздувались от гнева, но мальчику замечания не сделала, а обрушилась на смуглую няньку-бельгийку – эта молчаливая особа была постоянно при Коко, и Лулу с ней никогда и словом не перемолвилась:
– Вы плохо смотрите за ребенком, я выгоню вас, идите отсюда, почистите ему обувь, от вас нет никакого толка!
Она выбрасывала злые слова, пока девушка не ушла, втянув голову в плечи и сжав руки на животе. Лулу, стараясь не попасть в поле зрения матери, пила чай. Как жаль, что ее место рядом с тет-кой, у всех на виду. Тоня, косясь на молодую хозяйку, ставила на стол принесенное. Доминик сверкала на нее глазами, но не обра-щалась.
– Молодец, Антонина! Расторопна! Все у нее спорится, на-ка вот тебе, – Евдокия Васильевна демонстративно извлекла из кар-мана рубль.
– Ребенку салфет, кто подать будет? Может я сам за ним по-шель?– сквозь зубы процедила Доминик.
Цзынь!– с головы Коко соскользнуло хрустальное блюдце, которое он, несмотря на наличие в нем варенья, прилаживал себе на голову уже минут пять. Слетая, оно перепачкало материнский бок и, соприкоснувшись с полом, разлетелось вдребезги. Сиди он ближе к тетке, не миновать ему подзатыльника. Евдокия Васильевна и так угрожающе приподнялась над столом. Коко, не на шутку струсив, заревел и прижался к матери. Та пересадила его себе на колени и стала успокаивать, гладя по голове и целуя, крепче и крепче.
Что тут наделала тетушка, вовсе не желая Лулу зла! Махнув в сердцах рукой после порыва наподдать Коко, встала и, вроде, направилась к двери, но последнее слово решила все же оставить за собой…
– Вот, – сказала она, – вот! На девчонку плюешь, а мальчишку портишь! Верно, брат говорит – няньки, тряпки, нежности телячьи из него бабу делают!
Доминик подняла взгляд на Лулу, и он оказался таким тяже-лым…
– Я на девчонка не плюваль! Я ее буду разносить на все сторона – мой рук еще не дошель! Я ей сказаль – в комнату, не поняль, – голос Доминик достиг максимального визга, – я ее туда носом, носом!!! Она, как гадин, вел себя у знакомий человек! Мне господин Петров – этот благодьетель, – письмовно сказаль!
Лулу, не закончив завтрак, поспешно вылезла из-за стола, намереваясь уйти вслед за теткой, которая вышла только сейчас.
Однако Доминик крепко вцепилась пальцами в ухо Лулу, пригибая ее лицо к столу, и выкрикивала уже на родном языке:
–Ты где-то целыми днями шаталась, хамила за благодеяния!!! Вещи портила! Все хотят отделаться от тебя!!! Подлая девчонка, кто сможет тебя терпеть, такую отвратительную? Ты думала, я не узнаю, что ты вытворяла? Все книжки твои изорву! – все более распалялась Доминик, а Лулу оставалось только мотать головой вслед за ее рукой, чтобы облегчить боль в ухе.
Виконт с шумом отодвинул стул, резко поднялся и пошел к выходу:
– Мадам, успокойтесь! Стоит ли? Столько нервов! – бросил он на ходу. Как всегда, его негромкий голос прозвучал четко и внятно. Доминик прервала свой визг, пальцы ослабили хватку. Она уставилась на Виконта. Лулу улучила минуту и вырвалась, а Коко схватил мать за руку, видимо, испугавшись тона Шаховского. Мадам отвела глаза и стала поспешно счищать с головы Коко остатки варенья.
Но, вырвавшись, Лулу не обрадовалась свободе. Потерянная, уничтоженная, с горящим ухом, она стояла посреди столовой, ожидая сквозь тоску и стыд нового шквала. Вдруг, заметив, что Виконт уже совсем близко к двери, она сорвалась с места, подбежала к нему и крепко прижалась к его поясу. Остановленный таким способом, Виконт непроизвольно обхватил ее свободной рукой за плечи, нахмурившись, посмотрел сверху на кудрявый затылок:
– Ну, что ты? Совсем растерялась?
Придерживая Коко, лезущего теперь на стол, Доминик, не в силах осмыслить происходящее, широко открыла глаза и сказала:
– Ах, Поль, вы не знаете …
Но Виконт, не проявив желания что-либо узнать, постоял еще секунду, будто в раздумье, а затем решительно вышел, уводя с собой Лулу. Только в библиотеке, куда они пришли, она решилась поднять глаза на своего спутника… Ей показалось, что лицо у него злое.
– Так, – оторвался он от своих мыслей, – что теперь?
Она не знала, что теперь:
– Что хотите… А я в комнату к себе? Пойти? А вы – по делам должны? – запинаясь, пробормотала она.
– Почему по делам? Кому должен? Я свободен сейчас, – сказал он и, скользнув по ней взглядом, добавил, словно продолжая давно начатый разговор, – я знаю, что тебе почитать. Пушкина. Только не вспоминай, пожалуйста, свою хрестоматию. Я почитаю тебе НАСТОЯЩЕГО ПУШКИНА. – Он снял с полки маленький черный томик, тисненный золотом.
Лулу, не садясь, нерешительно посмотрела вокруг, настороженно прислушалась к шорохам в коридоре. А если сюда придет маман и опять станет кричать? Она же не сможет ее остановить, не сможет заставить не произносить этих злых и постыдных слов.
– Садись поудобнее! – Виконт толкнул ее слегка в кожаное кресло, и она послушно шлепнулась, сразу почувствовав себя лучше: сзади спинка, с боков – высокие подлокотники, а прямо перед ней в такое же кресло опустился он сам, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу. Во всем этом не было ни капли напряжения, и до Лулу все яснее и яснее стали доходить размеренные прекрасные слова. Он читал спокойно, почти наизусть, лишь изредка опуская глаза в книгу. Оказалось, что его манера говорить, слегка акцентируя каждое слово, присущие ему восходящие интонации удивительно подходили к чтению стихов, придавали им особую естественную красоту. Лулу с каждым словом наполнялась все большим восторгом. Он прочел одно, другое. На словах «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...» перед ее мысленным взором встал знакомый и незнакомый величественный город, уже почти любимый, даруемый ей защитником и другом.
–Вы бы хотели вернуться туда? Очень? Значит, вы скоро уедете? – спросила Лулу тоненьким голосом, когда чудесные слова утихли.
– Почему скоро? Пока такой возможности нет.
Лулу перевела дыхание.
– А как же эти все слова получались в голове у Пушкина? Такими шеренгами волшебными приходили?
– Откуда берется все гениальное? От Бога. Это редкость, даровано единицам. Вот – Пушкину. И что происходит в голове у творца, как это рождается – не знает никто. Волшебство? Да, подходящее слово.
– А Пушкин уже давно умер?
– Он не умер. Он погиб.