– На войне?
– Нет, на какой войне? На дуэли. Его убил Дантес! Представь, Елена Александровна, говоря о дуэли Пушкина, всегда плакала.
– А мы в этом все-таки совсем разные с ней… Я вот совсем редко плачу и от такого не стала бы… А он что – француз, как дед Антуан, как маман??
– Француз, служил в России, в Кавалергардском полку, шалый, четыре десятка взысканий по службе. У Пушкина, видишь ли, была юная красавица – жена, и Дантес сумел произвести на нее впечатление.
– Это она виновата! Какое впечатление, когда – Пушкин???
– Ну, женщина, почти девочка, что ее винить.
– А другие? Дантеса этого товарищи? Родители? Он чтό им – не позор семьи? Они не сказали: Это же – Пушкин, гений! Извинись, сейчас же!?
– Александрин, способность распознать в человеке гения и приложить к нему особые мерки – тоже дар небес, и тоже – удел немногих. Ну, пусть не единиц – десятков. А большинство – это ...
Он провел пальцем резкую черту в воздухе, и Лулу показалось, что он и скажет сейчас что-то резкое, но он закончил спокойно:
–... а большинству – это не дано. Нет, останавливать Дантеса не стал никто. Друзья поддержали его и участвовали в гнусной проделке, разослав издевательское письмо о Пушкине многим адресатам. А приемный отец Дантеса, нидерландский дипломат... Ты знаешь, что он сделал? Разжег вновь ссору, когда ее почти удалось погасить.
– Дурак какой!!!
– Не спорю.
– И… Пушкина застрелили? Этот Дантес? Сразу?
– Да сразу. С одного выстрела, но умер он не там, а у себя дома, на Мойке.
– Мойка?
– Река в Петербурге, ее набережную называют так же.
– Он успел сказать жене, что она – предательница?
– Ну что ты, Александрин, он даже не хотел пугать ее стонами. Знал, что пропадает, и боялся оставить беззащитной.
Слезы, которым, видимо, не было, часом раньше, дела до острых ногтей Доминик, впившихся в беспомощное ухо, полились сплошным ручьем. Виконт, сообщавший печальные подробности довольно бесстрастно, по крайней мере, спокойно, замолк и с некоторым удовлетворением завершил:
– Так что, позволь мне судить, кто на кого похож!
Обиды и унижения сегодняшнего дня на миг промелькнули в сознании Лулу и показались ей мелкими и ничтожными. Не стоит же из-за всего этого вызывать мать на дуэль? А вот Виконт мог по-страдать на дуэли, где-нибудь в своих странствиях …
– Это ссора, как у вас, когда вы были в Италии?
– Александрин, – выдохнул он и засмеялся, – разве речь обо мне? Это кощунство! Сопоставляй величины!
Ну, раз он не хочет говорить сейчас о себе, пусть расскажет еще о поэтах, лишь бы говорил. Лишь бы не ушел!
И Виконт действительно рассказывал еще долго, часа полтора, до тех пор, пока истомившийся Пузырев не рискнул вызвать его из библиотеки. Лулу пошла к себе в комнату. Ей было что обдумать и чем заняться...
ГЛАВА 8. ВАЖНЕЕ ВЕРКИ И МАМАН.
– А, милчка, ты-то мне и нужна – чья-то рука фамильярно по-хлопала ее по спине.
– Для чего? – нетерпеливо отозвалась Лулу, не сомневаясь, что это Вера, и продолжая восхождение с первого этажа на второй.
– Отчего ты такая сердитая? – вкрадчиво проговорила новая горничная. – Я твои наряды хотела пересмотреть…
– Смотрите…– не задерживаясь, равнодушно ответила Лулу.
– У-у какая смешная! Без тебя нельзя. Может, там оживить чего или подправить. Я, не смотри, я и у модистки поработала, умею! Так бантик какой прицеплю – другое платье! Ты что, наряжаться не любишь? Пошли, пошли, милчка, я тебя красоточкой сделаю!
Все еще нехотя, но уже несколько заинтересованная, Лулу развернулась в сторону своей комнаты.
Но особого усердия в пересмотре платьев Вера не проявила. Наскоро передвинув все вешалки, она извлекла почему-то гимназическую форму и заявила, что на ней нужно освежить воротник.
Так, значит ничего интересного. Лулу, хмуро глянув на ненавистную форму, направилась к дверям.
– Да постой, говорю же тебе, хочу кое-что померить. Куда бежишь? На пожар, что ли? Вот скажи, лучше… Кто этот молодой, что с вами кушает? Брат, что ли твоей мамаши? Еще наверху живет… Ты что, не понимаешь, о ком говорю? Ну, не тот плюгавый Алексей, или как там его, а другой, высокий довольно, и одет так по-господски…
Лулу прекрасно поняла о ком речь, потому и остановилась, как вкопанная…
– Как это кто? Это же Вик… ой!… то есть Шаховской Поль Андреевич!
– Да, вот-вот, я тоже так слыхала. А чего еще – Поль? Не русский, что ли? Как мать, французик? Вроде, скорее на поляка смахивает, или на чеха? Я, как война началась, разобралась в них… Да ты сядь, что стоишь? Хочешь, кружевной прилажу?
– Это форма. Не разрешают.
– Ну, на другое прилажу, какая разница? Давай, давай, не таи, не томи: не русский?
– Русский. Это просто так зовут, и он не брат совсем никому. Маман не брат.
– А он ничего, симпатяга, и фигура такая… правда? Или не понимаешь еще ничего? Даже красавчик, подбородок какой, видала?
Лулу испытывала какое-то двойственное чувство: поговорить о Виконте – это такое интересное дело, но тон разговора смущает.
Она все же не ушла и сдержанно объяснила самое простое:
– Он тут учитель моих братьев и меня.
–Так он просто гувернер! – Вера, как будто, чему-то обрадовалась. – А заносчивый-то какой! А сам – нашего поля ягода!
Озадаченная, Лулу замолчала. Виконт – ягода? Чья и почему?
– Подумайте, и не глядит, и не повернется. А сам-то – невелика птица!
И птица еще? Но это выражение хотя бы понятно, и Лулу закипела возмущением:
– Я не хочу больше ничего перебирать и вообще сидеть здесь!
– Да чего ты, как на иголках? Ты вот чего скажи…Сейчас он что, тебя только обучает? Не младенца же этого вашего… А то просто, видно, болтается! Или причина есть, что хозяйка разрешает?
Сама виновата, казнилась Лулу, выложила все с первого раза. Но теперь и минуты она здесь не останется…
– Идти надо. Хотите – сами смотрите платья! – Лулу в сердцах хлопнула дверью, ей было досадно, что не ответила как следует. Как смéла эта девица с быстрыми горчичными глазами и крупным улыбчивым ртом говорить о Виконте подобным образом?? Злая на себя, Лулу должна была признать, что просто потерялась от развязного Вериного говорка.
Тетка позвала ее мотать нитки, и это было хорошо, все равно настроение сбито. За однообразной работой под ровное воркотание Евдокии Васильевны досада потихоньку улетучилась.
Хорошо, что тетка позвала ее, а то день бы начался и закончился вредной Веркой! Потом перед внутренним взором Лулу проплыли рука об руку маман и Дантес, потом, как всегда перед сном, река, луг, размеренный ход лошади… Она ощущала это движение так же, как бывает после долгого раскачивания на качелях. Такой длиннющий был день сегодня… Глаза стали слипаться, она мотала нить все медленнее, чисто механически. Тетка, заметив это, отправила ее спать.
Утро явилось яркое, полное новых начал. Лулу порадовалась, что солнце приходит к ней в комнатку, просачиваясь через многослойный ажур листвы. Даже поросячий цвет занавесок облагораживается, не говоря уже о том, что не так палит.
Скорее, скорее под кран – жарко, сил нет терпеть. Лулу стянула ночную рубашку, влезла в самое открытое платье и сунула голову под воду. Холодные струйки побежали за шиворот, и от этого нахлынуло веселье. Набрав воды в ладонь, она с силой дунула в нее. Сколько брызг! За плеском услышала, что в дверь постучали. Как здорово! Это Тоня, пришла пораньше, чтобы опередить Веру! Крикнув «да!», она выждала момент, когда Тоня должна была оказаться прямо за спиной и плеснула из-за плеча полную пригоршню воды. Сразу отскочила, готовясь получить ответную порцию – в жару они еще с прошлого года часто играли так. Но вместо Тони увидела Виконта, отряхивающего рубашку, от гладкого материала которой капли разлетались совсем целенькими.
– Безобразница! Так-то ты встречаешь гостей? – он метнулся к крану. Радостно завизжав, Лулу кинулась прятаться за креслами.
– Позволь и мне быть вежливым! – высунувшаяся Лулу получила ответный душ.